предательство, корчилась в муках и вряд ли могла телу помочь, а что такое тело без души.
Но видно пригожий юноша приглянулся одной из валькирий, много их тут носилось нынче, битва — их стихия. Раньше, чем меч Ратьши опустился, чтобы пресечь жизнь, которой Инвар уже не дорожил, кромешники силой, превосходящей вчетверо, наконец, доломали соратников молодого урмана. Пали засовы ворот, тяжелые створки со скрипом подались, и бурлящая лава всадников хлынул в образовавшийся проем, сметая все на своем пути. Инвар и Мстиславич оказались по разные стороны этого живого потока, но это уже не имело значения.
Битва превратилась в бойню, ибо Гостислав и его воины, сражавшиеся на валу и радовавшиеся, что им удалось отбросить противника, не успели даже понять, что происходит, не то, чтобы дать какой-нибудь отпор. Все произошло гораздо быстрее, чем об этом можно было рассказать. Древнее пророчество о судном дне сбывалось для Тешилова с неотвратимой неизбежностью. Привычный Всеславе мир рушился, погибая в огне.
Люди искали милосердия, а находили лишь смерть. Путей для отступления не осталось — детинец, надежа и опора, пылал, точно гигантское чучело Мораны-зимы на Велесовой неделе. Сил для прорыва тоже: много ли может пеший против конного. Разобщенные ратники, разбросанные по всему граду, поднимали оружие лишь затем, чтобы успеть нанести удар-два, прежде, чем погибнуть, даже не мысля уже о том, чтобы не то что оборонить добро, об этом уже никто не думал, но хотя бы защитить женщин и детей.
Каменея от ужаса, княжна наблюдала чудовищную картину резни. Она видела, как падают на землю отрубленные головы, руки, ноги, как хлещет из ран алая горячая кровь, как бешеные кони топчут простертых на земле раненых и умирающих, как кромешники бездумно стреляют из луков в заполошно машущих бессильными крыльями кур и гусей и поддевают на копья плачущих младенцев. А чтобы у побежденных не возникло соблазна укрыться в домах, кромешники бросали на крыши пылающие факелы и головни. Солома и тес даже весной занимаются быстро.
То тут, то там свистели волосяные арканы и раздавались удовлетворенные возгласы, уж кто-кто, а хазары пришли в Тешилов прежде всего за ясырями. И пока одни спешно потрошили княжеские ключницы, вываливая в грязь драгоценные соболя и узорчатые паволоки, опустошали погреба, выводили из хлевов жалобно мычащую скотину, другие вели охоту совсем иного рода. Не успела еще впитаться в землю кровь пронзенного аж тремя копьями Гостислава, а уже какой-то чернобородый здоровяк затягивал веревку на запястьях его жены. Еще двое куда-то тащили, перекинув через седла, точно тюки, близняшек Суви и Тайми, третий, сбив наземь, волок за конем по грязи полузадушенного Хеймо.
И по праву победителя, оглашая приговор гибнущему граду, над Тешиловым гремел голос Мстиславича:
— Раненых и детей в плен не брать! Времени нет с ними возиться! Тюками тоже не нагружайтесь! Все, что не успеете унести, — в огонь, безо всякой жалости! Княжну мне, главное, живой отыщите, бездельники!
Точно падший ангел, низвергнутый за гордыню в бездны исподнего мира и окончательно ожесточившийся в холоде и мраке, он находил особое удовольствие в том, чтобы создавать из порядка хаос, а из жизни смерть, предавая разорению то, что копилось поколениями усердных трудов. И безумная в своем упоении Войнега следовала за ним по пятам.
— Слышь! Мстиславич! — окликнул княжича один из его ближних, Всеслава даже знала его: за малый рост его прозвали Очесок. — А ты не боишься, что наши молодцы невесту тебе попортят? Попробуй тут разобраться, которая простая девка, а которая княжна!
— Да что мне теперь невеста! — зло рассмеялся в ответ хмельной от битвы и награбленных медов Ратьша. — Такая же полонянка, как и прочие: захочу — в тереме с почетом посажу, а захочу — чернавкой сделаю. Не стал Ждамир со мной рядиться по-хорошему, пускай теперь локти кусает!
И с этими словами он привлек к себе и поцеловал млеющую от восторга Войнегу.
Простая полонянка? Вот как?! Гнев и обида придали Всеславе решимости. Ну уж нет, милый братец! Дочь светлейшего князя никогда не станет твоей рабыней!
Знающие люди сказывали, что девки, мужа не познавшие, да еще умершие не своей смертью, не растратив жизненных сил, редко когда попадают в исподний мир, становясь навьей отринутой, русалкой недоброй. Потому в Корьдно таких покойниц хоронили с особыми предосторожностями под заклинания волхва, вынося не через дверь, а через кровлю, прикалывая на одежу не одну, а десяток булавок, а сторонники ромейской веры лишившим себя жизни и вовсе отказывали в христианском упокоении. Но лучше уж с туманным мороком стелиться по земле, оберегая молодые травы, кружевной рябью волновать воды реки, утоляя жажду путников, проливаться дождичком на вспаханные поля, чем жить с немилым да в позоре, позволяя злодею землю родную губить.
Неждан, лада милый, прости! Не разуть тебя священным свадебным вечером, не носить под сердцем твоих сыновей, не встретить с улыбкой у сияющих райских врат! Велес, батюшка, не выдай! Забери в свой мир без лишних мук!
Рука девушки уверенно обняла рукоять ножа, отразившая пламя сталь отливала алым. Глянув за пределы яви, Всеслава увидела отца и деда, и весь свой род, начиная от великого Вятока и первого Ждамира. Упрямая плоть поддалась с трудом. Пальцы согрело горячим и липким, нутро пронзила жестокая боль, и нестерпимая сияющая синева весеннего неба, извечного, как предначальный свет и запредельная тьма, закружилась перед меркнущими очами бурлящим водоворотом, призывая к себе.
Треба Перуну
Это верно только в песнях или баснях накануне роковой битвы, княжеской опалы или какой иной беды неминучей героям снятся вещие сны, их пиво вскипает кровавой пеной, а их кони или соколы начинают говорить человеческим языком. Никаких снов Неждан видом не видывал: работа до седьмого пота от зари до зари способна умотать и более прозорливого сновидца. А Кум и долгогривый Серко только пряли ушами и недовольно фыркали, глядя на молодого хозяина с укоризной: «Ну что с твоей ненаглядной может произойти в укрепленном граде, в самом сердце подвластной ее брату земли?». Неждан и сам не знал, что им возразить.
В отличие от размягчившегося за последние пару месяцев душой побратима воевода Хельги повидал на свете достаточно людской подлости и вероломства, чтобы их не ожидать. Он вел отряд спорой, ходкой рысью, не переходя на галоп только потому, что не ведал, удастся ли нынче лошадям отдохнуть в теплом стойле, а его Малик мчался впереди золотой тенью, мелькая между деревьев и не останавливаясь ни на миг.
Еще издали Неждан и