Читать интересную книгу Черный мотылек - Барбара Вайн

Он не проронил ни слова. Появился Александр, за ним — Рози. Все тут же засобирались в клуб, паб им надоел. В клубе тоже можно есть и пить, но там стильно, красиво. Они выпили по последней и поднялись, Викки набросила пальто, Сара тоже надела черную, чуть ниже бедер, накидку — собственность Хоуп.

— Ваше счастье, если ее пропустят, — внезапно произнес Адам, до этого молчавший. — У нее вид профессионалки.

Викки задохнулась от возмущения. Сара холодно глянула на обидчика:

— Что ты сказал?

— Ты слышала. Я вырос в этом городе, у меня тут родственники. Мне ни к чему показываться на людях со шлюхами.

— Бога ради! — Александр поднял руку, втиснулся между ними, словно разнимая драчунов. — Что с тобой? Что Сара тебе сделала? И ведь это уже не в первый раз.

— Ничего я ему не сделала! — возразила Сара. — Он просто дерьмо. Ему приходится вести себя таким образом, на хрен, потому что он слишком глуп, чтобы поддерживать нормальную беседу.

— А ты женщина, преподаешь в университете — и не можешь обругать человека без грубых словечек? То-то у нас образование в упадке. Ты и к студентам в таком виде являешься?

— Хватит, остыньте, — заторопилась Викки. — Мы в клуб идем или нет? Ты бы извинился перед Сарой, Адам!

— Раньше я сдохну, — бросил он.

Он схватил со спинки стула куртку и вышел. От возбуждения Сару словно сковал паралич, язык заплетался. Друзья подумали, что Адам сильно ее обидел.

— Мне тоже пора, — сказала она.

— Ладно тебе! Не расстраивайся из-за него. Сегодня же суббота.

— Нет, я пойду домой. Увидимся через неделю.

Пошатываясь, она выбежала на задний двор. Адам ждал, прислонившись к ее машине.

— Куда едем? — спросила она.

— На стоянку трейлеров. Я добыл ключи от трейлера, дома полно родни. Но сначала в поле. Не могу терпеть.

— Сядешь за руль?

— Нет, — сказал он. — Поведешь ты. Я хочу к тебе прикасаться, когда ты за рулем.

19

— Неизвестно, почему одно мы помним, а другое забываем, — сказал Лоренс. — Если бы Фрейд был прав, мы бы вытеснили все плохие воспоминания и наши умы превратились бы в обитель блаженства.

«Пурпур Кассия»

Фотографии пробудили в ней чувства и воспоминания, которые она считала давно похороненными. Она годами не обращалась к сокровищнице прошлого, разве что приоткрывала альбом со свадебными снимками, но теперь пришлось этим заняться. Молодая женщина, которая на самом деле не Кэндлесс, подтолкнула Джоан к этому, а потом, из-за нее, и Джейсон. Вот уже несколько дней Джоан Тэйг посвящала все вечера возне с альбомами.

Джейсон искал что-то, что могло сохраниться в ее памяти. Он сам не знал что. Имя давно умершего человека. Джоан казалось, она отдала внуку все свои воспоминания. Но теперь она усомнилась. Просто удивительно, какие моменты возвращаются вдруг из прошлого. Она садилась, клала альбом перед собой — не на колени, а на стол, — вглядывалась в фотографию, потом прикрывала глаза и отдавалась во власть свободно текущих воспоминаний.

Она начала с бабушки и дедушки. Парадный портрет, снятый в фотостудии к золотой свадьбе, напомнил, как девочкой она приходила к старикам в коттедж, как они сидели, каждый в своем кресле, по обе стороны черной металлической плиты, немного пугающий вид рук, скрюченных, словно корни деревьев из детской книжки — оба страдали артритом. Вернулся запах этого дома, запах говяжьей похлебки и лаванды, послышались голоса, своеобразное саффолкское наречие, странные слова: луг они называли «выгоном», болезнь — «немочью». «Бледная немочь», вздыхала бабушка, навестив в тот понедельник бедняжку Джеральда.

Потом она вгляделась в свадебную фотографию родителей: мама и тетя Дороти, подружка невесты, в широких сатиновых юбках. Мамино свадебное платье много лет висело в кладовой в прозрачном пакете, и в качестве особой привилегии на него можно было посмотреть, однако она никогда больше его не надевала. После смерти Джеральда Кэтлин отдала покрасить платье в черный цвет, как будто через пятнадцать лет могла влезть в свадебное платье и носить его вместо траурного. Разумеется, платье она так и не надела, и о дальнейшей судьбе наряда Джоан ничего не знала.

А вот снимки на пляже, на которые «мисс Кэндлесс» так и вытаращилась — не очень-то вежливо с ее стороны, думала Джоан. Она прекрасно понимала, что творится в голове у этой девушки: люди на фотографии выглядели небогатыми, старомодными, некрасивыми, и дети у них неуклюжие. Вот почему Джоан тогда расплакалась, и гостья вынуждена была извиниться. Теперь она не заплачет. Она спокойно и печально смотрела на круглое счастливое личико Джеральда, на его кудряшки и сияющие глаза. Крепко держась за мамину руку, он бежал впереди. На другой странице нашелся еще один снимок Джеральда, вернее, снимок с Джеральдом, поскольку там были еще мальчики Эпплстоуны, все трое сидели на невысокой садовой ограде. Чей это коттедж из темного кирпича, с маленькими окнами и высоким крыльцом? Эпплстоунов? Она забыла.

Джоан впервые обратила внимание, что все фотографии сделаны на улице. А потом вспомнила то, что когда-то прекрасно знала: в те дни любительским фотоаппаратом не снимали в доме — не хватало освещения. Вспышку еще не придумали, или она была им не по карману. Для хорошего снимка требовался солнечный свет, и отец воспользовался им, когда фотографировал жену с детьми на берегу моря, в редкий выходной день. Пейзаж напоминал Саутволд, хотя Джоан не уверена. Как они туда добрались? Разумеется, не на машине, у них даже знакомых с машиной не было. Наверное, доехали в «шарабане», то есть на дилижансе.

Это последний снимок Джеральда, за восемь или девять месяцев до смерти. Тогда фотографировались только летом, на каникулах, фотоаппарат являлся предметом роскоши. Джоан вгляделась в улыбающееся лицо мальчика, гадая, каким бы он стал, если бы вырос. Если бы смог прийти к ней на свадьбу… Но тут, вздрогнув, она поняла: останься Джеральд в живых, она не встретила бы Фрэнка, не вышла бы за него замуж. Именно потому, что после смерти брата дом и вся деревня ей опостылели, она при первой же возможности уехала в Садбери.

Джоан прикрыла глаза, соскальзывая в сон. В ее молодости говорили, что нельзя сосредотачиваться на горе, надо отринуть его, оставить позади. Все неприятное — забыть или хотя бы убрать с глаз долой. Вот почему она никогда не рассказывала Фрэнку, как умер Джеральд, и сама старалась не думать об этом. Если воспоминания по собственной воле возвращались к ней, Джоан загоняла их поглубже, и они покоились на самом дне души — дремлющая, скрытая угроза. А теперь она сама, фотографии, девушка, которой не полагалось носить фамилию Кэндлесс, их пробудили. И Джоан с облегчением поняла, что так лучше для нее, и в каком-то смысле для Джеральда: теперь она сможет встретить воспоминания лицом к лицу.

Когда Джеральд умер, ей позволили посмотреть на брата. До этого много часов — целые сутки — ее не впускали в комнату к больному. Доктор Наттол приходил, уходил, возвращался опять, предлагал прислать медсестру, но мама сама училась на медсестру и не нуждалась в помощнице. Джоан притаилась на верхней площадке лестницы, под дверью Джеральда. Там было темно, на лестнице всегда было темно, пока не зажгут газ. Она прислушивалась к бормотанию врача, к высокому, испуганному голосу матери, а потом Джеральд начал кричать: «Голова! Голова болит!» Он кричал от невыносимой боли, и Джоан зажала уши руками. Но крик становился все пронзительнее, и тогда она побеждала вниз и спряталась в кладовке среди швабр.

Потом наступила тишина, пришла какая-то старуха, говорила шепотом. Она пришла обмыть тело, как потом поняла Джоан. Вернулся доктор Наттол, отец проводил Джоан в комнату, где сидела мама, и доктор тоже был там, а Джеральд лежал на постели, изжелта-белый, как свечной воск, и неподвижно смотрел в потолок. Джоан сказали поцеловать брата, но она не сумела, не могла даже ничего сказать, только трясла головой. Когда Джоан стала взрослой и родила детей, она подумала, что родителям не следовало заставлять ее целовать труп.

Наступил вечер, ночь, но занавески в спальне не опускали. Сейчас небо над Ипсвичем светится словно бронза, но тогда по ночам оно становилось темно-синим и на нем проступали звезды. Джеральд лежал в комнате до утра, мама сидела у его постели. Джоан не могла вспомнить, сколько ни старалась, спала ли она и спал ли отец, но утром мама спустилась в кухню и готовила завтрак главе семьи — как всегда, как выполняла бы свой долг, даже если бы сама умирала.

Ждали гробовщиков. Джоан кто-нибудь сказал, что их ждут? Или она сама догадалась, когда гробовщики уже пришли, что их-то и ждали с утра? Нет, когда постучали в дверь, мама сказала, что это от гробовщика. Она даже назвала фамилию, но Джоан ее забыла, как забыла имя трубочиста. Стучат, сказала мама, это гробовщики. А потом: нет, они должны прийти в девять, а сейчас только восемь. Она опустилась на стул, так и не поставив чайник на плиту, и с беспросветным отчаянием в глазах взмолилась: