Читать интересную книгу Черепаховый суп - Руслан Галеев

Когда это было? Лет пять назад... Я зачем-то выяснил телефон этой крутой телеведущей, позвонил, долго объяснял, кто я такой, и когда она поняла и обрадовалась – зачем-то назначил встречу. Все, что можно было о ней узнать, я уже раскопал в Интернете. Чего, собственно, я хотел от нашей встречи? Ведь, как ни странно, я даже не думал тогда о том, чтобы переспать с нею. То есть я, конечно, думал, что это круто – оказаться в постели с такой женщиной. Я же говорил, о ней невозможно было думать иначе. Но я не предполагал, что это возможно со мной. В каком-то смысле я так и остался пацаном, тупо уставившимся на экран с пикирующим «Юнкерсом».

Думаю, на самом деле все проще и одновременно сложнее. Я тогда уже вовсю ходил за кордон, и моя жизнь не имела ничего общего с жизнью обычного человека. Это было круто, в первую очередь, потому, что я ни к чему не был привязан. И меня устраивала такая жизнь. Но иногда человека, вопреки тому, что он предпочитает, начинает тянуть к противоположному. Когда мы дружили с той девчонкой в детстве, будущего еще не существовало. Теперь я точно знаю, что не смог бы всю жизнь просидеть на одном месте, делая карьеру и рассчитывая семейный бюджет. Я понял это за два года ссылки в Самерсене. Но... я не могу не признать, что какие-то плюсы в той, другой жизни были. Нет, не дом, конечно, и тем более не карьера. И даже не стабильность. А скорее что-то на уровне символов: очаг, место, которое необходимо защищать, куда можно и нужно возвращаться. И те, кого надо защищать и к кому можно вернуться. Сабж тогда, в бизоньем заповеднике, был чертовски прав.

Так вот, увидев однажды на экране повзрослевшую девчонку, с которой я когда-то дружил в детдоме, я вдруг очень четко это ощутил. А ведь я никогда не любил ее, по крайней мере, мне так кажется. Но именно она для меня олицетворяла основы человеческого мироздания, которых была лишена моя жизнь и которых мне не хватало. Дом – вот правильное слово. Не помещение под крышей, а само понятие.

Я не сразу это осознал. А когда осознал, вспомнил о срочных делах и уехал из ее города. И больше никогда туда не возвращался.

Мне нравился тот Макс, каким я был.

И наша дружба с Буги. С неким намеком на постоянство. Тот факт, что между нами не было секса, немаловажен. Это была именно дружба.

Вообще-то среди сталкеров редко встречаются пары. Это не приветствуется. Но Буги была дочерью Полковника, и ей многое сходило с рук. Да, думаю, что если и было что-то стабильное в моей жизни, так это Буги – сначала наша дружба, а потом взаимная ненависть. То есть я был для нее не просто волос в супе. И для меня было очень важно, что я кому-то нужен, причем не как сталкер, а сам по себе.

И наверное, мои отношения с Мартой омрачало то, что я не мог принять их полностью. Подспудно я как бы отталкивался от них, понимая, что рано или поздно мне придется сорваться с места.

Но я ни о чем таком не думал, пока шел к Глазу Дракона. Мне тогда пришло в голову, что неплохо было бы послушать «Черного пса». И я даже затянул под себя начальное «А-а-а». Но не вслух, потому что рядом шел Сабж, и я видел, как иногда лицо его сводит судорогой.

Позже, уже сидя над этой рукописью, я вдруг понял, что тогда не ощущал своей вины в случившемся. А вот Сабж винил во всем только себя. Я его понимаю – за безопасность группы, за исключением прямого контакта с представителями вечно голодной фауны Эпицентра, теоретически отвечает Проводник. Но ведь есть вещи, которые невозможно предвидеть, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и все такое прочее. И об этом я тоже думал, пока мы поднимались к Глазу Дракона. Я думал о многом, и плотина, перегородившая мой мозг на две части, уверенно сдерживала натиск с той, другой стороны.

Дорога петляла. Подъем стал круче, но зато реже попадались серьезные последствия землетрясения. По какой-то неизвестной мне причине оно не причинило заметного вреда высокогорным районам Дракона.

Глаз Дракона то вырастал перед нами, и тогда казалось, что до него рукой подать, то исчезал за каким-нибудь выступом скалы, и тогда я думал, что мы никогда до него не дойдем. Горная дорога виляла, словно стареющая стриптизерша задницей, и это начинало действовать на нервы. Но мы кое-как продвигались вперед, молча и не глядя друг на друга. Я начал терять счет времени, и черный пес больше не выл в моей голове. Я просто тупо отмечал причудливые разрезы скальных пород, узкие, но глубокие щели поперек дороги, огромный круглый валун, упавший на пути, словно спившийся Шалтай-болтай. Я начал уставать. Сабж сипел, лицо его пошло пятнами.

На самом деле так бывает всегда – горная дорога выматывает и играет на нервах, как ей захочется. Никогда нельзя точно сказать, сколько уже пройдено и сколько осталось. Становясь видимой, цель путешествия сбивает с толку, потому что кажется ближе, чем есть на самом деле.

Так что, когда мы действительно вышли к крепости, я не сразу поверил своим глазам. А когда поверил, сил на радость у меня уже не осталось.

Я не знаю, кто и когда построил эту крепость. Я даже не знаю, с какой целью в труднодоступном по тем временам районе кому-то взбрело в голову возводить этого каменного гиганта. Единственное, за что я благодарен богатому дельцу, вложившему деньги в реставрацию Глаза Дракона, – так это за то, что он сделал все возможное, дабы новодел был максимально аутентичен. Никаких готических псевдобашен с остроконечными шпилями, горгулий, облепивших водостоки, ажурных плюх над арками окон и дверных проемов. Глаз Дракона был примитивен и пугающе лаконичен. Четыре огромные круглые башни из грубо отесанного камня, множество башенок поменьше, прочные, неприступные на первый взгляд стены, неровный оскал нижней челюсти по верху башен и стен, вгрызающийся в пронзительно голубое небо. Башни стоят неровным квадратом, и потому никакой логической, расслабляющей взгляд симметрии нет. Все это в каких-то нелепых масштабах, и к тому же как бы случайно вырублено в скале. Большая часть крепости, кстати, находится внутри горы. Но я там никогда не был. Все знают, что соваться туда не следует, а Проводники делают страшные глаза и никогда не говорят, почему. Нулевая занимает часть одной из угловых башен. Мы медленно доползаем до нее, ныряем в сырой полумрак и падаем на тюфяки. Все.

60. Человечество и человеческое

Буги сидела в знакомом старом кресле, которое кочевало из одной ее квартиры в другую. Сидела в знакомой черной майке, выгодно подчеркивающей ее небольшие, но упругие и острые груди. В джинсах с драными коленками и споротыми лейблами. С кулоном «FAKE YOU» на черном шнурке. Я видел ее сквозь слегка заиндевевшее оконное стекло, а она смотрела в другую сторону. Вокруг меня сыпал белыми клочьями опостылевший снег, и каким-то краем сознания я следил за тем, чтобы не провалиться и устоять на корке наста. Это было нелегко. Но возможно.

Дом, похожий на сторожку лесника, выплыл из снежной заверти, когда я, то проваливаясь, то снова выбираясь на наст, бесцельно брел по тому самому снежному полю. Я сразу понял, что это ее дом, потому что чуть левее, пряча кузовные рога, стоял утонувший колесами в снегу лесовоз.

Но у дома не было дверей, только это окно, которое – я знал – не открывалось ни внутрь, ни наружу. Поэтому я стоял, глядя на Буги, и не знал, позвать ее, или лучше развернуться и уйти назад, в белый космос заснеженного поля. Почему-то мне не хватало мужества ни на то, ни на другое.

Неожиданно Буги посмотрела на меня в упор и сказала:

– Моя проблема, братик, заключается в том, что ненавидеть легко на расстоянии. Это дает право на любые суждения и ошибки. А когда расстояние исчезает, все становится очевиднее и... глупее, что ли. И оказывается, что ненавидишь не кого-то, а свою собственную слабость, свое бессилие изменить то, что уже произошло. В этом вся фишка. А ты... просто оказался дураком, согласись. По большому счету – я это только потом поняла – я ненавидела твою любовь ко мне. Не ту, которую я испытала к этому придурку Боно, другую, но какая на хрен разница? Ты не сделал бы того, что сделал, не будь этой любви. Вот в чем беда, Макс. Ненависть никогда не существует обособленно, как факт, она всегда рикошетит в тебя самого.

– Я хочу войти, Буги, – сказал я, – мне чертовски холодно.

– Мне тоже, – сказала Буги, – но ты хотя бы жив.

Что-то невероятно холодное обожгло мои щеки. Я не сразу понял, что это замерзающие на морозе слезы. Стерев их со щек, я долго разглядывал свои руки. Помните тот момент в фильме «Солдат», когда он сидит в трубе, выброшенный обществом космических бомжей, вокруг кружит ураганный ветер, а по его щекам текут слезы. Он точно так же тогда вытер слезы и удивленно разглядывал их. Только его слезы не замерзали, превращаясь в лед.

Когда я поднял глаза, никакого дома уже не было, лишь стоял, все глубже утопая в снегу, старый лесовоз. А вокруг снова было снежное поле без конца и края. И ни одного следа вокруг, даже там, куда я проваливался, не удержавшись на насте. То ли снегопад успел все засыпать, то ли следов в этом белом мире не существовало по определению. Как и ориентиров. И мне показалось, а может быть, я понял – что не имеет никакого значения, куда идти. Особенно когда ты один, и нигде во вселенной нет человека, на чье тепло ты можешь рассчитывать и с кем готов поделиться своим.