Читать интересную книгу Черепаховый суп - Руслан Галеев

Вот только зачем кому-то понадобился такой сложный механизм? В чем его функция? В чем суть и результат его работы?

В чем Промысел?

Боюсь, что на этот вопрос не сможет ответить ни один специалист.

54. Винил

Первое, что я увидел, придя в себя, была длинная, многосуставчатая лапа, покрытая многочисленными жесткими волосками, которая тянулась из груды камней в мою сторону. Лапа оканчивалась загнутым черным когтем, который то и дело судорожно вздрагивал. Песок вокруг когтя был покрыт темной слизью.

Вскочив на ноги, я потянулся к плечу, но не нащупал на нем ремня дробовика. А ноги мои предательски подогнулись, и я упал на колени. Лапа, впрочем, никак не отреагировала на эти мои телодвижения. Кем бы ни был ее обладатель, ему повезло меньше, чем мне. Скорее всего он пытался выползти на поверхность, испуганный землетрясением. Но не успел.

Осознав, что могу не ждать сюрпризов от лапы, я повторил попытку встать на ноги. На этот раз я действовал медленно и осторожно, прислушиваясь к очагам боли и пытаясь понять, насколько сильно пострадал. Больше всего болела левая часть груди, и я решил, что скорее всего у меня сломано ребро, а может, и два... Спина, как ни странно, не особенно беспокоила, зато здорово саднило щеку и при малейшем движении головой в ней что-то начинало болезненно пульсировать. Ну, и еще разбитые локти и колени, неприятные ощущения в области копчика и несильная, но резкая боль в правой лодыжке, когда на нее переносишь вес всего тела. Что ж, могло быть и хуже. Постанывая, я вытащил из чехла на поясе флягу и сделал два больших глотка. Теплая вода скользнула по иссушенной глотке, не принеся облегчения. Поболтав флягу, я на секунду задумался о том, имеет ли теперь смысл экономить оставшиеся несколько глотков, и решительно допил остатки.

И только тут до меня дошло, что невезучий обладатель когтистой лапы скорее всего не единственный, кому пришла в голову идея искать спасения на поверхности.

Пейзаж переменился радикально. Гладкая, как коленка, равнина теперь вздыбилась каменными плитами, как будто заскучавший Бог скинул со своего небесного стола кости домино. И хотя вокруг меня все было недвижно, я не мог поручиться, что за какой-нибудь вставшей на попа каменной плитой не сидит голодная и крайне возбужденная недавними событиями тварь. Очень осторожно я подобрал два булыжника, но тут же положил их на место – ведь я и в лучшем состоянии не сумел бы проломить хитиновую броню местных сороконожек.

Спотыкаясь на каждом шагу, я двинулся в каменный лабиринт. К сожалению, у меня не было приятеля-карлика, который мог подсказать, в какую сторону идти[13]. Кроме того, я не знал, могу ли позвать Буги или Сабжа. Сомневаюсь, что насекомые, даже и гигантские, обладают слухом, но ведь они как-то чувствовали наши шаги по песку или камню. Значит, они воспринимают вибрацию? Тогда представляю, какой мерзкий копошащийся ад воцарился там, на глубине, после землетрясения. Но Сабж его не заметил, хотя почувствовал глубоко под землей озеро и тварей на его берегах. Но как они, способные услышать (или почувствовать) даже осторожные шаги по песку, оказались невосприимчивы к предвестникам землетрясения, какими бы эти предвестники ни были: шум, вибрация, электростатика?.. Не понимаю.

Я бродил меж камней около часа. По кругу. Пытаясь найти хотя бы намек на то, что Сабж и Буги живы. Единственным ориентиром для меня была темная стена гор, но я не собирался идти в ту сторону, не отыскав своих друзей. Ни одной твари, кроме невезучего обладателя мохнатой клешни, я так и не встретил. Невыносимо хотелось пить. Мысль о том, что буквально в паре километров отсюда может находиться источник воды, сводила с ума. Но не только это не давало мне покоя. Вот-вот должно было стемнеть – стремительно, как и положено в тропиках. Отыскать что-либо в лабиринте из камней и без того представлялось маловероятным, в темноте же такой шанс сводился к нулю. Кроме того, я с ужасом вспомнил о ночных хищниках, и это побудило меня продолжить упорные поиски. Если Сабж или Буги сильно пострадали, они станут легкой добычей. А если мне удастся их найти... впрочем, так далеко я не загадывал. Сначала надо найти их. Хотя бы для того, чтоб не остаться одному. Да-да, о себе я в тот момент тоже думал. Мне было страшно даже представить, что я останусь один в этой каменной ловушке ночью, без помощи Проводника и непробиваемой Буги. Без оружия. И без воды.

Я повернул в сторону гор, когда солнце, внезапно потемнев, начало стремительно сползать на частокол горизонта. Ни боль, ни жажда меня больше не беспокоили. Даже отчаяние и страх притупились. Все поглотила усталость. Абсолютная, всеобъемлющая усталость, пропитанная апатией, обезвоживанием, безнадежностью. В голове путались мысли, кажется, я начал бредить. Прекрасный, между прочим, способ уйти от всех тревог человеческих – когда ничего не остается, кроме как передвигать ноги, и лишь инстинкт самосохранения не дает упасть среди камней и закрыть глаза. А так хотелось... Черт побери, я даже передать не могу, насколько сильно мне хотелось лечь, закрыть голову руками, сжать веки и вырваться из лабиринта. Встать на гребаный снежный наст и больше никогда не оставлять следов.

Но я шел и шел, задевая плечами вздыбленные каменные плиты, спотыкаясь, проваливаясь в мелкие щели, обдирая кожу, хватая раскаленный воздух раскрытым ртом, почти ничего не видя, ничего не чувствуя, сотрясаясь от кашля и смеха. Да, я смеялся. У меня, наверное, срывало крышу. Я ни о чем не думал, ничего не сознавал, так было проще, и если меня тянуло смеяться, я смеялся.

Поставить ногу, оттолкнуться, поставить вторую, втянуть царапающий гортань воздух, оттолкнуться, вцепиться руками в камень, снова поставить ногу, выдохнуть, снова схватиться за камни, переждать сухой, рвущий легкие кашель, поставить вторую ногу. Снова и снова. Как виниловый диск, который заело. Эта картинка всплыла в моей голове, вцепилась в последние искры сознания. Шаг – оборот пластинки – вдох – оборот пластинки – шаг – оборот – выдох – оборот – кашель – игла съезжает по черному винилу к гладкой кайме на краю диска, и все начинается снова, с самого начала: шаг – оборот – вдох – оборот...

Какая еще пластинка? Откуда пластинка?

Ну как же, как же, не так давно все это было, даже совсем недавно. В детстве же, в детдоме. Огромный ящик, закованный в поцарапанное дерево, и в нем – проигрыватель и радио. И стопка этих самых пластинок в потертых, иногда разошедшихся на местах сгибов бумажных конвертах. А внутри конверта были другие, из совсем тонкой бумаги, на которой, если согнуть, а потом разгладить, оставались белые прожилки. Только эти вторые конверты были не везде. Наверное, половина из них растерялась, а может, они изначально не ко всем пластинкам прилагались. Хотя скорее всего изначально-то как раз ко всем, чтоб не поцарапался винил. Но теперь, когда я переставлял ноги и втягивал в легкие песок кислорода, почти у половины пластинок этих вторых конвертов не было, и поэтому винил был потертый. Нет, не потертый, правильно говорить – затертый. Так вот, когда уже половина винила была затерта так, что игла все время соскакивала, меня начинал душить кашель. Винил был черным, да-да, я точно помню, винил был черным, по нему было неудобно идти из-за прорезанных дорожек, но ты-то шел, вспомни, это же совсем недавно было, в детдоме: ты переставлял ногу, а пластинка делала оборот, пропуская тебя в следующее незамкнутое кольцо спирали. Спираль – это дорожка, и когда идешь по ней, звучит музыка. Там, в деревянном ящике, в боках прорезаны круглые дыры, из них и должна раздаваться музыка, и она из них идет. Только ее трудно услышать, потому что в уши лупит какая-то обдолбанная драм-машина, какая-то закинутая драм-машина, какая-то улетевшая на хрен драм-машина. А ну-ка, что это может быть? Если не винил, если не просто винил, то что? Чем можно было так обкормить драм-машину, чтобы она забыла про такое понятие, как ритм, что она лупит и сбоит, и снова лупит, прямо в мозг, в деревянный ящик, под зеленую панель с фосфорными насечками радиоволн. Это какая-то кислота. Нет-нет, это хренов пейотль. А может ИТ-290? Помнишь такую штуку, помнишь, как ты блевал после ИТ-290? Стоп! Как это?! Чем тебя может тошнить, если все твое тело состоит из вздыбленного винила? Нет, значит, это не ИТ-290, и не пейотль, не декседрин, не бензедрин, не метедрин. Эта хренова драм-машина закинулась ЛСД, парень. Да, мать твою, поэтому все так через задницу, и у лупов есть вкус и даже запах: вкус соли и запах пота. Но пот – это же вода, а воды нет и не было, и то, что тебе гнали про Великий Океан – все это лажа. Нет воды, нет, никогда не было и никогда не будет, все это лажа, лажа, лажа, лажа, лажа, лажа, лажа, лажа, лажа. И это не ЛСД, это не ЛСД. Наверное, это...

55. Мы отнесем ее в горы

Я не смог найти ни Сабжа, ни Буги, зато Сабж смог найти и Буги и меня. Потом он рассказал, что бегал в растерянности, следя за моими передвижениями, когда я то приближался к ним, то отдалялся, нарезая круги по лабиринту. Время от времени он кричал мне, но я ничего не слышал, бешеный пульс лупцевал мой череп, заглушая все остальные звуки. И Сабж растерялся: то ли побежать за мной и вытащить из этого лабиринта, но тогда бы пришлось бросить Буги, то ли оставаться на месте, но тогда бы я подох там, среди камней, от усталости и обезвоживания. Сабж чувствовал эти мои усталость и обезвоживание, да. Но он бы не смог тащить на себе Буги и не мог ее оставить. Вот он и метался, пока я сам не вышел к нему, весь в крови и пыли, смеясь и выкрикивая что-то о своем детстве, о детдоме, о пластинках. Сабж подумал тогда, что я свихнулся окончательно, но я пришел в себя уже к утру. Сам, потому что у Сабжа не было сил вытаскивать меня из бездны, в которую рухнуло мое сознание.