девушка и сделала, и в следующий миг в ладони ей лёг какой-то металлический диск. Когда Элеонора открыла глаза, то увидела небольшую белую жестяную баночку, украшенную голубыми цветами, которые складывались в слова: «Гигиенический и успокаивающий лосьон из иссопа лекарственного, Лондон».
– Это для твоих рук, – объяснил Чарльз, и его шею залил румянец. – Они всегда выглядят такими болезненными. Нет, у тебя прекрасные руки, конечно… – Он покраснел ещё больше. – Просто я подумал…
– Благодарю тебя.
– Это меньшее, чем я могу помочь, после всего, что ты сделала. Ты настоящий ангел.
Они стояли очень близко друг от друга. Свеча слабо горела, и огонь обращал тьму в тусклый свет, заставляя Чарльза сиять. Блестели полированные пуговицы. Мерцал перламутровый шёлк. Даже повязки на его руке были цвета рассвета на снегу. Вблизи она видела морщинки у его губ, которые становились глубже, когда он улыбался, и ощутила запах последнего клубящегося следа сигарного дыма, оставшегося на его одежде.
Так хотелось, чтобы он наклонился и поцеловал её. И вместе с тем Элеонора боялась, что именно так он и сделает.
– Мне лучше уйти, – хрипло сказала девушка. – Миссис Филдинг захочет получить своё ведёрко для угля обратно.
– О… о да, конечно.
И всё же она медлила… а потом сунула банку в карман и ушла. Пустое ведро из-под угля покачивалось на её руке.
Элеонора молчала, ставя ведёрко на место. Она ничего не сказала, когда миссис Филдинг заперла дверь, а Дейзи с Ифе развернули свои соломенные матрасы. Ифе медленно распустила свои тёмные волосы, и Элеонора увидела странную жажду во взгляде Дейзи, которая наблюдала, как кудри падали на плечи ирландки. Судя по томным движениям рук, Ифе знала, что Дейзи наблюдает.
Элеонора поднялась по лестнице, вспоминая всё, к чему прикасалась. Неровности старых ступенек под туфлями. То, как пальцы сжимали юбки, когда она карабкалась вверх. То, как двигался над бёдрами корсет. И вес жестяной баночки в кармане был словно тайна или чья-то рука. Когда она оказалась в одиночестве в комнате, стало ещё хуже. Раздеваться казалось неприличным, когда она остро чувствовала каждое движение ткани по коже – по бёдрам и по плечам, словно касание забинтованных пальцев.
Элеонора брызнула себе в лицо холодной водой, прежде чем успела навоображать чего-нибудь ещё, а потом легла в постель.
Кровать была холодной и неровной, и за это девушка была благодарна как никогда. Полоска лунного света струилась через окно, и баночка на ладони казалась горшочком серебра. Помедлив, Элеонора открыла её.
Лосьон оказался нежным и влажным, и лицо девушки залилось краской.
* * *
Они пробирались к церкви, ковыляя через грязь, лужи и мусор, стекавший с тротуаров. Улицу скрывал целый лес зонтиков, и только голова какого-нибудь нищего без шляпы то и дело мелькала в толпе. Чарльз отправится за ними в экипаже – когда они ушли, мужчина всё ещё рылся в гардеробе в поисках шейного платка.
По крайней мере, так он им сказал.
Разум Элеоноры был полон мыслей. Каждый взмах юбки по бёдрам был словно ласка. А стоило хоть на миг закрыть глаза, и она видела лицо Чарльза, в свете камина точно отлитое из золота. Он не посмотрел на миссис Филдинг, когда сказал, что пойдёт с ними в церковь. Неужели он и правда старался избегать Элеоноры? Он тоже думал о ней?
И когда девушка наконец сумела выкинуть из головы все мысли о Чарльзе, она столкнулась с другой загадкой.
Были ли души настоящими?
Мысли гудели в голове, точно мухи. Как она могла узнать, была ли у неё душа на самом деле? Она всегда считала, что да. Та её часть, что жила за пределами взора, что чувствовала притяжение чудесных новых миров всякий раз, когда девушка открывала книгу, – да, это должна была быть душа. Что же ещё? Но если мысли и чувства рождались в разуме и сердце – то при чём здесь душа? Для чего вообще нужна была душа?
И может быть, Элеонора считала, будто у неё есть душа, лишь потому, что так ей кто-то сказал?
Они добрались до церкви даже раньше, чем девушка успела заметить. Надгробия отбрасывали длинные тени на кладбище, протянувшиеся до самых ног Элеоноры. Девушка споткнулась на мокрой дорожке. Мысли всё ещё кружились в голове. Если души были чем-то ненастоящим, то что же она отдала черноглазой женщине? А если души у Элеоноры не было – то что же? Неужели и незнакомку Элеонора всё это время лишь воображала себе? Женщина казалась такой настоящей.
В итоге Элеонора не выдержала. Казалось, она отчасти наблюдала за собой со стороны, отстранённая и вместе с тем внутренне кричащая от этой отстранённости. Она подошла к священнику, поражённая самим фактом, что вообще могла переставлять ноги.
– Можно вас на пару слов, преподобный отец?
Преподобный высморкался:
– Прямо сейчас, мисс Хартли? Служба вот-вот начнётся.
Она не обратила на эти слова внимания:
– Я хотела узнать, что вы можете рассказать о природе душ.
Священник уставился на неё:
– Я не слыхал такого вопроса с тех пор, как учился в университете! Отчего в вас вдруг проснулся такой интерес к душам?
Элеонора попыталась найти предлог:
– Я… мне просто любопытно. Я хочу лучше всё понимать…
– Излишнее любопытство может быть опасно для молодой женщины, мисс Хартли. Вы должны быть осторожны и не слишком напрягать свой разум. Это может привести к истерии. Позаботьтесь о своём здоровье.
– Но…
Священник напустил на себя суровый вид, но насморк несколько скрадывал впечатление.
– Если вы не хотите принять обеты, такие темы едва ли подходят для простого человека вроде вас. Надеюсь, вы больше не читали?
– Нет, – быстро ответила Элеонора.
– Тогда я бы посоветовал вам просто выбросить эту тему из головы. В самом деле! Дорогая моя девочка, что на вас нашло? Некое детское любопытство вполне объяснимо и даже очаровательно в таких вопросах, но если я услышу от вас что-то ещё на эту тему, мне придётся поговорить с вашим опекуном.
Элеонора задумалась, что бы сам мистер Пембрук мог сказать о природе душ, и поняла, что это не важно. Он просто ухватится за удобный предлог и упечёт её в дом для умалишённых где-нибудь подальше. Эта мысль вызывала панику. Если души не были чем-то реальным, а черноглазая незнакомка была ненастоящей – возможно, именно в доме для умалишённых Элеоноре и было самое место.
– Постарайтесь думать о вещах более приятных и понятных, – сказал священник. – А теперь простите, я должен начинать проповедь.
Бинтов на руке Чарльза становилось всё меньше.
Несколько дней Элеонора старалась не думать об этом, ведь когда снимут последние повязки, дверь библиотеки закроется для неё, и она навсегда будет отсечена от тепла комнаты. Эта мысль была словно холодная рука, сжимавшаяся на шее.
В библиотеке они были одни. Дождь заглушал всё, кроме скрипа пера и низкого голоса Чарльза. Элеонора заставила себя