Читать интересную книгу Достоевский о Европе и славянстве - Иустин (Попович)

Под печальной коркой греха таится безгрешная сущность твари, логосная и райская. Грех — это гадкое и отвратительное наслоение, в котором грехолюбивый род людской зарыл эту прекрасную сущность и стал рабом погибели и смерти. Христоносная личность смиряет себя пред всякой тварью и чувствует себя виновной в печали и трагедии вселенной, а поэтому молит о прощении даже птиц: "Птички Божии, птички радостные, простите и вы меня, потому что и пред вами я согрешил" [476].

В своей Божественной, логосной сути жизнь — это рай. Почувствовать это, ощутить это — значит ощутить радость и счастье бытия. А чтобы понять это, не нужно жить много лег "Да чего годы, чего месяцы! Что тут дни-то считать, и одного дня довольно человеку, чтобы все счастье узнать. Милые мои, чего мы ссоримся, друг пред другом хвалимся, один на другом обиды помним? Лучше всего друг друга любить и восхвалять, и целовать, и жизнь нашу благословлять" [477].

Тайна жизни, как океан, бескрайня и бесконечна, в ней разлито некое Божественное начало, евклидов ум человека страшится этой бескрайности, поэтому он иногда и проклинает жизнь. Но в своей логосной сути жизнь — это то, что надо благословлять, ибо каждая тварь и каждое существо имеют свой маленький нимб, в котором затерялась капелька небесного счастья. Боголюбивой душе князя Мышкина всякая тварь открывается небесной стороной своего существа, и он, очарованный этим, вопрошает: "…Неужели на самом деле можно быть несчастным? О, что такое мое горе и моя беда, если я в силах быть счастливым? Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его? Говорить с человеком и не быть счастливым, что любишь его! О, я только не умею высказать… а сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными? Посмотрите на ребенка, посмотрите на Божию зарю, посмотрите на травку, как она растет, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят…" [478]

Всей природой своего естества человек связан со всеми мирами. Нечто от этих миров заключено в человеке. Необъяснимым образом в него вливаются видимые и невидимые силы всех существующих миров. А когда человек с помощью евангельских добродетелей одухотворит и преобразует свою душу, то он все эти миры ощущает как органическую часть своего существа; тайны всего тварного вливаются в него и живут в нем во всей своей бескрайности и бесконечности. "Брат мой, — говорит старец Зосима, — у птичек прощения просил: оно как бы и бессмысленно, а ведь правда, ибо все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается. Пусть безумие у птичек прощения просить, но ведь и птичкам было бы легче, и ребенку, и всякому животному около тебя, если бы ты сам был благолепнее, чем ты есть теперь, хоть на одну каплю да было бы. Все как океан, говорю вам. Тогда и птичкам стал бы молиться, всецело любовию мучимый, как бы в восторге каком, и молить, чтоб и они грех твой отпустили тебе. Восторгом же сим дорожи, как бы ни казался он людям бессмысленным" [479].

Алеша весь в этой истине и в этом чувстве. Он не только любит всех и вся, но опьянен Божественной любовью, любовью ко всем людям, ко всей твари. Дивная красота этой христианской все-влюбленности трогательно описана в главе "Кана Галилейская". Пока отец Паисий читает Евангелие над гробом только что усопшего старца Зосимы, Алеша тихонько молится Богу, но вскоре примечает, что молится почти машинально. Обрывки каких-то мыслей кружат в его душе, иногда сияют ярко, как звездочки, и тут же гаснут, сменяясь другими… Но вместе с тем в душе его царило и нечто нейтральное, устойчивое, то, что ублажает и утоляет душу, и он осознавал это. Иногда он с жаром начинает молитву, не замечая, что переходит на что-то другое, задумывается, забывая молитву и забывая, почему он ее прервал. Он начинает вслушиваться в то, что читает отец Паисий, но, сильно утомленный, мало-помалу начинает дремать.

"И в третий день брак бысть в Кане Галилейской, и бе Мати Иисусова ту. Зван же бысть Иисус и ученицы Его на брак".

"— Ах, да, — как вихрь проносится в голове Алеши, — я это место люблю. Это Кана Галилейская, первое чудо Христово… Ах, это чудо, это милое чудо. Не горе, а радость людскую посетил Христос, в первый раз сотворя чудо, радости людской помог… "Кто любит людей, тот и радость их любит…" Это повторял покойник поминутно, это одна из главнейших мыслей его была… "Все, что истинно и прекрасно, всегда полно всепрощения", — это опять-таки он говорил".

Среди гостей Алеша видит старца Зосиму. "Но кто это? Кто? Как… И он здесь? Да ведь он во гробе… Но он здесь… встал, увидел меня, идет сюда… Господи!"

Да, к нему подошел он, сухонький старичок, с мелкими морщинками на лице, радостный и тихо смеющийся. Гроба уже нет, и он в той же одежде, как и вчера сидел с нами, когда собирались к нему в гости. Лицо же открытое, глаза сияют. Как же это, он, стало быть, тоже на пире, тоже званый на брак в Кане Галилейской…

— Тоже, милый, тоже зван, зван и призван, — раздается над ним тихий голос. — Пойдем и ты к нам.

Голос его, голос старца Зосимы…

— Веселимся, — продолжает сухонький старичок, — пьем вино новое, вино радости новой, великой; видишь, сколько гостей?.. А видишь ли Солнце наше, видишь ли ты Его?

— Боюсь… не смею глядеть… — прошептал Алеша.

— Не бойся Его. Страшен величием пред нами, ужасен высотою Своею, но милостив бесконечно, нам из любви уподобился… воду в вино превращает, чтобы не пресекалась радость гостей, новых гостей ждет, новых беспрерывно зовет и уже на веки веков. Вон и вино несут новое, видишь — сосуды несут…

Что-то горело в сердце Алеши, что-то наполнило его вдруг до боли, слезы восторга рвались из души его… Он простер руки, вскрикнул и проснулся…" [480]

Бесконечная тайна жизни перерастает в бескрайнюю радость. Из бездонных глубин и недосягаемых высот Божьих миров изливается и растекается Божественная радость, размягчая человеческое сердце. Христоносная душа завершает свой земной путь небесной трапезой, небесной радостью, а через нее и вся тварь. И сознаешь тогда, что в своей чудесной красоте вся тварь представляет вечное и бесконечное чудо Божие в Кане Галилейской. Стоит прикоснуться Христу Своей чудодейственной рукой, и в каждом существе заструится вечная Божественная радость и обновляется тварь: из ветхой становится новой, из смертной — бессмертной, из горестной — сладостной, из опечаленной — радостной. Ибо Он, только Он горестную жизнь твари услаждает вечной Божественной сладостью — Собою. От Него и в Нем жизнь всегда нова, всегда сладостна, всегда логосна. В обветшавшее существо твари Он непрестанно вливает вино новой радости, Божественной радости. Пресную воду жизни Он постоянно претворяет в вино вечной новой радости, чтобы исстрадавшиеся жители нашей планеты не утратили драгоценное ощущение того, что мир этот — всегда новое, сладостное и радостное чудо Божие. В бесконечном Своем человеколюбии Он непрестанно зовет всех людей быть Его гостями, чтобы они пили Его вино, радовались Его радостью и жили бы вечно в дивном и чарующем свете Его Личности.

Очарованный прекрасным видением первого чуда Христова, Алеша быстро выходит из келии на воздух. "Полная восторгом душа его жаждала свободы, места, широты. Над ним широко, необозримо опрокинулся небесный купол, полный тихих, сияющих звезд. С зенита до горизонта двоился еще неясный Млечный путь. Свежая и тихая до неподвижности ночь облегла землю. Белые башни и золотые главы собора сверкали на яхонтовом небе. Осенние роскошные цветы в клумбах около дома заснули до утра. Тишина земная как бы сливалась с небесною, тайна земная соприкасалась со звездною… Алеша стоял, смотрел и вдруг, как подкошенный, повергся на землю.

Он не знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось целовать ее, целовать ее всю, но он целовал ее, плача, рыдая и обливая ее своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить во веки веков. "Облей землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои…", — прозвенело в душе его. О чем плакал он? О, он плакал в восторге своем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и не стыдился исступления сего. Как будто нити ото всех этих бесчисленных миров Божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, "соприкасаясь мирам иным". Простить хотелось ему всех и за все, и просить прощения, о! не себе, а за всех, за все и вся, а "за меня и другие просят", прозвенело опять в душе его. Но с каждым мгновением он чувствовал явно и как бы осязательно, как что-то твердое и незыблемое, как этот свод небесный, сходило в душу его. Какая-то как бы идея воцарялась в уме его — и уже на всю жизнь и на веки веков. Пал он на землю слабым юношей, а встал твердым на всю жизнь бойцом, и сознавал, и почувствовал это вдруг, в ту же минуту своего восторга. И никогда, никогда не мог забыть Алеша во всю жизнь свою потом этой минуты. "Кто-то посетил мою душу в тот час", — говорил он потом с твердой верою в слова свои…" [481] А тот "Кто-то" был Христос, Которого так жаждала душа Алеши.