– А тебе двадцать восемь, – сказал он не слишком любезным тоном.
Это подействовало на Пенелопу как удар под дых, но она была слишком рассержена, чтобы прятаться в свою привычную скорлупу.
– В отличие от тебя, – раздельно произнесла она, – я не могу позволить себе роскошь сделать кому-нибудь предложение. И в отличие от тебя, – добавила она теперь уже с единственным намерением вызвать у него чувство вины, в которой она упрекнула его ранее, – у меня никогда не было обширного круга поклонников, чтобы я могла позволить себе такую роскошь, как отказывать им.
Губы Колина сжались.
– И ты полагаешь, что разоблачение тебя как леди Уистлдаун увеличит число твоих поклонников?
– Ты пытаешься унизить меня? – процедила она.
– Я пытаюсь быть реалистом! А ты, похоже, совсем упустила это из виду.
– Я никогда не говорила, что собираюсь признаваться и том, что я леди Уистлдаун.
Колин поднял конверт с ее последней заметкой с сиденья кареты.
– В таком случае что это?
Пенелопа выхватила у него конверт и вытащила из него листок бумаги.
– Какая досада, – произнесла она полным сарказма тоном. – Я, кажется, пропустила предложение, где сообщается мое имя.
– Думаешь, эта твоя лебединая песня охладит интерес к личности леди Уистлдаун? О, прошу прощения, – он шутовским жестом приложил руку к сердцу, – видимо, мне следовало сказать – к твоей личности. Я вовсе не хочу лишать тебя заслуженной славы.
– А теперь ты говоришь гадости, – сказала Пенелопа. Удивительно, как это она до сих пор не расплакалась. Колин, которого она любила всю свою сознательную жизнь, ведет себя так, словно ненавидит ее. Разве есть на свете что-нибудь более печальное?
А может, вся эта печаль, которая накапливается внутри ее, – прощание с мечтой. Она создала в своем сознании идеальный образ Колина, но с каждым словом, которое он бросал ей в лицо, становилось все более очевидным, что ее мечта далека от реальности.
– Отнюдь. – Он выхватил у нее листок. – Подумай сама. Это может быть воспринято как приглашение к дальнейшему расследованию. Ты дразнишь светское общество, бросая ему вызов.
– Ничего подобного!
– Возможно, это не входило в твои намерения, но именно этим все и кончится.
В словах Колина был смысл, но Пенелопа не желала даже думать о том, чтобы отдать ему должное.
– Что ж, придется рискнуть, – заявила она, демонстративно отвернувшись. – Если меня не разоблачили за одиннадцать лет, не понимаю, почему я должна беспокоиться сейчас.
Колин испустил раздраженный вздох.
– Боюсь, ты плохо понимаешь, что такое деньги. Представляешь, сколько народу позарится на тысячу фунтов леди Данбери?
– Я прекрасно понимаю, что такое деньги, – возмущенно отозвалась Пенелопа. – К тому же награда, предложенная леди Данбери, не делает мое положение более уязвимым.
– Награда разжигает интерес к твоей персоне, а следовательно, делает тебя более уязвимой. Не говоря уже, – добавил он с кривой улыбкой, – как выразилась моя младшая сестра, о славе.
– Гиацинта?
Колин мрачно кивнул, положив листок на сиденье.
– Думаю, она не единственная, кто считает, что можно прославиться, разоблачив тебя. Вполне возможно, именно это подвигло Крессиду на ее дурацкий обман.
– Крессида сделала это из-за денег, – проворчала Пенелопа. – Я уверена.
– Не важно, чем она руководствовалась. Важен сам факт. И как только ты опровергнешь ее заявление с помощью этой идиотской заметки – он шлепнул ладонью по листку, лежавшему на сиденье, заставив Пенелопу поморщиться от громкого хлопка, – кто-нибудь другой займет ее место.
– Ничего нового ты мне не сообщил, – заявила она, не желая, чтобы за ним осталось последнее слово.
– В таком случае, ради всего святого, женщина, – взорвался Колин, – позволь Крессиде осуществить ее план. Она – ответ на наши молитвы.
Пенелопа вскинула на него глаза.
– Тебе неведомы мои молитвы.
Что-то в ее тоне поразило Колина. Он не изменил своего мнения, даже не усомнился в нем, но почему-то не смог найти слов, чтобы заполнить возникшую паузу. С минуту он смотрел на Пенелопу, затем повернулся к окну, рассеянно созерцая купол собора Святого Павла.
– Похоже, мы действительно двигаемся к дому окружным путем, – заметил он.
Пенелопа промолчала. Колин и не ждал ответа. Это была ничего не значащая реплика, попытка разрядить натянутую обстановку.
– Если ты позволишь Крессиде… – начал он.
– Прошу тебя, – взмолилась она. – Не говори больше ничего. Я не могу позволить ей сделать это.
– Ты хоть подумала, чего ты этим добьешься? Пенелопа бросила на него раздраженный взгляд.
– Неужели ты думаешь, что я была способна думать о чем-нибудь еще в последнее время?
Колин попробовал изменить тактику.
– Разве так уж важно, чтобы все знали, что леди Уистлдаун – это ты? Достаточно того, что ты сама знаешь, что одурачила всех нас. Тебе этого мало?
– Как ты не понимаешь? – Она недоверчиво уставилась на него, словно не могла поверить в подобную тупость. – Мне не нужно, чтобы все знали, что это я. Но я не хочу, чтобы все думали, что это она.
– Однако ты не против, чтобы все считали, что леди Уистлдаун – кто-то другой, – упорствовал Колин. – Между прочим, ты сама обвинила леди Данбери.
– А что мне оставалось делать? – парировала Пенелопа. – Леди Данбери приперла меня к стенке, когда спросила, кто, по-моему, леди Уистлдаун. Не могла же я сказать, что это я! К тому же совсем неплохо, если все будут думать, что это леди Данбери. По крайней мере, она мне нравится.
– Пенелопа…
– Как бы ты себя чувствовал, если бы твои путевые заметки были бы напечатаны под именем Найджела Бербрука? – требовательно спросила она.
– Найджел Бербрук не способен связать два слова в предложение, – презрительно фыркнул Колин. – Едва ли кто-нибудь поверит, что он мог написать мои заметки. – Он бросил на нее извиняющийся взгляд, вспомнив с некоторым опозданием, что Бербрук женат на ее сестре.
– И все-таки, – настаивала Пенелопа. – Пусть это будет не Найджел, а кто-нибудь другой вроде Крессиды.
– Пенелопа, – вздохнул он. – Я не ты. И нечего нас сравнивать. К тому же если бы я опубликовал свои заметки, едва ли они погубили бы меня в глазах света.
Пенелопа громко вздохнула, поникнув на сиденье, и Колин понял, что его доводы возымели действие.
– Значит, решено, – провозгласил он. – Мы порвем эту бумажку… – Он потянулся к листку.
– Нет! – вскрикнула она, буквально вскочив со своего места. – Не делай этого!
– Но ты же только что сказала…
– Я ничего не говорила! – возмутилась она. – Я только вздохнула.