врет, что именно там могила царицы, а под конец
предлагает купить у него литруху домашней чачи.
VIII
Скажись больным — вряд ли в таком состоянии ты
сумеешь вести машину. Попроси товарища сесть
за руль, а сам приляг на заднем сиденье, так,
чтобы лицо не отражалось в зеркальце заднего вида.
Всхлипывать постарайся неслышно, слезы утри
ладонью. Твоя Борена дожила до утра, вопреки
всем прогнозам. А дальше? Лучше не думать. Еще
три дня назад она пусть с трудом, пусть с твоей
помощью, но сама добралась до палаты. Легла.
Кажется, попыталась взглядом что-то сказать, но
ты ничего так и не понял. Что же теперь?
Что теперь? Застать ее еще живой, чтобы успеть
проститься и навек запомнить
ее жалкий предсмертный хрип, или
быть вдалеке, когда это случится, а до того —
ждать звонка, ждать звонка, ждать звонка…
IX
Доводилось тебе в незнакомом селе миновать
истоптанный пятачок у столовой, где коротают время
безработные всех возрастов? Право, холодный
пот прохватывает, когда они настороженно
и недружелюбно глазеют, словно пришельца с Марса
заподозрив в тебе. Проходя сквозь строй этих взглядов,
не понимаешь, как быть: ускорить ли шаг,
остановиться ли, поздороваться? Откуда такая
растерянность? Разве ты виноват перед ними?
Что же они таращатся, будто на пойманного с поличным
конокрада или карманника? Видно, есть на свете еще одна
хворь в добавление к клаустро-, никто- и акро-
фобии: страх не суметь оправдаться, так и оставшись немой
оболочкой для тех, кто тебя — Бог им судья — ненавидит.
И ты прячешь в груди дыхание, словно вор — добычу,
пробираясь сквозь темное поле враждебных взглядов.
Х
“Упаси Господь болеть одному, тем более ночью,
тем более, далеко от дома. Одному и далеко
от дома. Ах, никто меня не утешит, никто
не подаст лекарства в тусклом гостиничном
номере. Одеялом укрылся, курткой, а знобит
все равно нестерпимо, и воды в бутылке осталось
едва на один глоток. Упаси Господь болеть одному,
особенно если ты мужчина: они в болезни
много слабее, они вообще ужасно падают духом,
хворая в отсутствие матери, или сестры,
или возлюбленной, или жены, хлопочущей
со снадобьем в правой руке, холодным питьем —
в левой”. Ночь, гостиница, одиночество. Страх
смерти здесь и сейчас. Долго мерещился в темноте
собственный труп, жалко скорченный на несвежей
простыне. А поутру стало так смешно и так стыдно.
ХI
Один насаживает мясо на шампуры, другой
разжигает огонь, третий, как водится, к ним пристает
с советами. А ты уже успел выпить и рад,
что выпало погулять с этой мелкою сельской
шпаной, повторять нехитрые, невеселые, краткие
тосты, вставать со всей компанией, когда поминают
убитого кореша, торжественно достают нержавеющий
портсигар, где косяк, скрученный им перед смертью,
хранится, подобно реликвии. Слово за слово,
парни уже обсуждают тбилисских братков, удивляясь,
что гость (видимо, лох) не слыхал даже о самых
знаменитых. Таким образом, еще до шашлыка
твои акции быстро падают. Вдруг понимаешь:
пожалуй, ты заигрался, пора бы и ноги в руки. При общем
замешательстве резко запрыгиваешь в свою “Ниву”
и, будто новый Джеймс Бонд, уносишься вдаль, смеясь.
ХII
Снова гостиничная столовая, снова ночь.
Теплый чай, холодные макароны. Ты
последний клиент: все стулья уложены на столы
вверх ногами, уборщица мается у дверей.
Ушел. Из соседнего номера слышатся гневные звуки
телевизора. Юный француз, въехавший позавчера,
опять смотрит какой-то грузинский канал, хотя и
не понимает ни слова, а комментатор знай
возмущается противоправным налетом
войск соседнего государства через границу, то есть
грубым вмешательством в наши внутренние и т. д.
Ты отключаешься. Ты уже сутулишься
за низким, за шатким столиком, пытаясь, известное дело,
сочинять, и свежепридуманную строку произносишь
то по слогам, то растягивая гласные, влажные, как морская
водоросль, пока слова наконец не лишаются смысла.
ХIII
“В аэропорту тебя встретят. Узнают и подойдут
сами. Позаботятся о жилье, документах, деньгах.
От тебя потребуется немного. Помахать рукой
прошлому — быстрей, чем сдирают с себя
воспламенившуюся одежду. Велеть своей крови
успокоиться. Приказать сердцу, чтобы мечтать
прекратило. Глазам запретить смотреть
в иллюминатор. Телу… впрочем, оно и так
будет надежно привязано к креслу”. Взлетная
полоса переливается, гаснет, сверкает. Дела
завершены, можно вздремнуть. А голос
продолжает: “...всех близких и всех родных
изгони из памяти, ибо новая кровь в жилах твоих
заструится; новые земли, наречия, яства
станут наградой тебе…” Будто звон разбитой
рюмки — и ты просыпаешься, словно падаешь с высоты.
Бахыт Кенжеев родился в 1950 году. Окончил химфак МГУ. Поэт, прозаик, эссеист. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе “Антибукер” (2004), “Anthologia” (2005) и “Русская премия” (2009). Стипендиат Канадского совета по делам искусств (2009). Живет в Канаде, США и в Москве.
[1] Пользуюсь случаем поблагодарить Николая Свентицкого, неутомимого устроителя ежегодных грузинско-русских поэтических фестивалей, за возможность познакомиться не только со Звиадом Ратиани, но и с другими первоклассными поэтами Грузии. (Примечание Б. Кенжеева.)
Путешествия духоборов
ЛЕВ СИМКИН
*
ПУТЕШЕСТВИЯ ДУХОБОРОВ
Симкин Лев Семенович — доктор юридических наук, профессор Российского государственного института интеллектуальной собственности. Автор многих научных трудов и публикаций, а также сборника рассказов «Социализм с юридическим лицом» (М., 2009). В «Новом мире» опубликовал статьи «Правосудие и власть» (1990, № 7) и «Закон и право. Судебная реформа в прошлом и настоящем» (1992, № 1). Живет в Москве.
Костер в Петров день
Духоборы (или духоборцы) издавна шли за «справедливым и хорошим» учением Иисуса Христа, которое, по словам современного духоборского писателя Ильи Попова, «многим не нравилось», потому что Он «учил, что все люди должны жить равно, и не должно быть ни богатых, ни бедных» [1] . К тому же они не признавали каких-либо земных представителей Бога и категорически отказывались от военной службы. Словом, у царской власти хватало поводов выселять их на окраины империи.
29 июня 1895 года, в день рождения своего духовного лидера Петра Веригина, приходившийся на день святых апостолов Петра и Павла, духоборы в Закавказье провели невиданное антивоенное действо. Собрали все оружие, сохранившееся у них с прежних времен, и торжественно, с пением псалмов, сожгли на большом костре в пещере около села Орловка в Ахалкалакском уезде Тифлисской губернии.
Сожжение оружия должно было послужить символом протеста против войны и окончательного разрыва со старым миром. Напомню, происходило это на Кавказе, где оружию всегда придавали куда большее значение, чем где бы то ни было. Тифлисскому губернатору Шервашидзе доложили, что духоборы собираются то ли поднять восстание, то ли бежать в Турцию. На подавление бунта он послал казаков.