Правда, этого она тоже не знает.
И все же, кто угодно, обладающий крупицей здравого смысла, мог сказать ей, что принц Алексей – маленькая склизкая жаба. Ну ладно, неимоверно красивая, и не такая уж маленькая, но, все–таки, жаба.
– Почему вы так расстроены? – спросила она.
Ей чертовски повезло, что они не стояли лицом к лицу, поскольку он бы сделал… что–нибудь сделал бы.
– Почему я расстроен?! – рявкнул он. – Почему я так расстроен?! Да потому что я…
И тут он понял, что не может рассказать ей, ни что вынужден был покинуть оперу посреди представления, ни что ему пришлось ехать за принцем в бордель, ни что…
Нет, всего этого он рассказать не мог.
– Я промок до нитки, я продрог до костей и вынужден спорить с вами вместо того, чтобы лежать в горячей ванне.
Последнюю часть фразы он фактически проревел, что было, наверное, не слишком мудро, принимая во внимание, что они, в общем–то, находились на улице.
Она замолчала – наконец–то. А потом тихо произнесла:
– Очень хорошо.
Очень хорошо? И все? Она отделалась каким–то «хорошо»?
А потом он остался стоять там, как идиот. Она подарила ему прекрасную возможность попрощаться, закрыть окно и отправиться наверх в ванну, но он остался стоять.
И смотреть на нее.
Смотреть, как она обнимает себя руками, как будто мерзнет. Смотреть на ее губы, которых он даже не мог как следует разглядеть в сумерках и все же точно знал все их движения, видел, как она сжала их, пытаясь скрыть свои эмоции.
– Где вы были? – спросила она.
Он не мог отвести глаз.
– Сегодня, – объяснила она. – Где вы умудрились так промокнуть?
Он посмотрел вниз на свою одежду, будто только сейчас осознав, что с него течет.
Как так получилось?
– Я был в опере, – ответил он.
– Правда? – Она крепче обняла себя руками. Он не был уверен, но ему показалось, что она пододвинулась ближе к окну. – Я тоже должна была поехать, – сказала она. – Мне очень хотелось.
Он тоже придвинулся к окну.
– Так почему же вы не поехали?
Она колебалась, ее глаза секунду избегали его, но, наконец, она произнесла:
– Ну, если вам это так интересно, я знала, что туда приедет принц, и не хотела его видеть.
А вот это уже занятно. Он придвинулся к окну еще ближе и…
И в его дверь постучали.
– Не двигайтесь, – приказал он ей.
Захлопнул окно, подошел к двери и открыл.
– Ваша ванна готова, сэр, – объявил дворецкий.
– Спасибо. Вы не могли бы, э–э… попросить их не давать воде остыть? Я приду через несколько минут.
– Я прикажу лакеям держать воду на плите. Вам нужно одеяло, сэр?
Гарри опустил взгляд на свои руки. Забавно, он почти не ощущал их.
– Э–э… да. Это было бы чудесно. Спасибо.
– Я немедленно принесу.
Пока дворецкий отправился на поиски одеяла, Гарри помчался к окну и распахнул створки. Оливия сидела к нему спиной, на подоконнике, слегка опираясь на раму. Она тоже принесла одеяло, заметил он. Нечто мягкое, бледно голубое и…
Он помотал головой. Какая разница, что у нее за одеяло?
– Еще минутку, – позвал он. – Не уходите.
Оливия, услышав его, посмотрела вниз, как раз вовремя, чтобы увидеть, как окно снова закрывается. Она подождала еще с полминуты, он вернулся, и оконная рама заскрипела, снова поднимаясь.
– О, у вас тоже одеяло, – произнесла она, будто это было важно.
– Ну, я же замерз, – он тоже ответил так, будто это было нечто значительное.
Они долго молчали, а потом он спросил:
– Почему вы не хотели видеть принца?
Оливия покачала головой. Не потому, что это была неправда, а потому что не думала, что сможет рассказать ему об этом. Что было странно, поскольку еще днем ее первой мыслью было рассказать ему о принце Алексее и его странном поведении. Но теперь, окном к окну, когда он смотрел на нее снизу вверх своими темными бездонными глазами, она просто не знала, что сказать.
И как.
– Это неважно, – наконец произнесла она.
Он заговорил не сразу. А когда начал, голос у него был низкий, и в нем была некая нотка, от которой у нее перехватило дыхание.
– Если он заставил вас чувствовать себя неуютно, то для меня это очень важно.
– Он… он… – Она говорила и качала головой, но, наконец, ей удалось остановиться и договорить: – Он просто сказал что–то о том, что поцелует меня. Ничего серьезного, право же.
До этого она избегала смотреть на Гарри, но тут посмотрела. Он не двигался.
– Не первый раз в моей жизни джентльмен заговаривает о поцелуе, – добавила она. Она решила не упоминать о Владимире. Ее тошнило от одной только мысли об этом.
– Гарри? – позвала она.
– Я не хочу, чтобы вы с ним встречались, – сказал он тихо.
Сперва она хотела возразить, что он не может ей указывать. И она даже открыла рот, и уже готова была это произнести. И тут она вспомнила, что он как–то ей сказал. Он тогда дразнил ее, а, может быть, и нет. Может, она только думает, что он ее дразнил, когда сказал, что она не всегда думает прежде, чем говорить.
Сейчас она сначала подумает.
Она сама тоже не горела желанием еще раз увидеть принца. Так зачем с ним спорить, раз они оба хотят одного и того же?
– Не думаю, что у меня будет выбор, – сказала она.
Это была правда. Она могла избегать принца, разве что если запрется у себя в комнате. Он посмотрел вверх, и глаза его были очень серьезны.
– Оливия, он нехороший человек.
– Откуда вы знаете?
– Я просто… – Он взмахнул ладонью, во вздохе его слышалось отчаяние. – Не могу сказать. То есть, я и сам не знаю, откуда я знаю. Это просто мужское чутье. Я просто знаю.
Она посмотрела вниз, пытаясь понять смысл его слов.
Он на мгновение закрыл глаза и потер руками лоб. Потом поглядел вверх и произнес:
– Разве нет таких вещей, которые вы сразу знаете о других женщинах, а мужчины слишком непонятливы, чтобы их увидеть?
Она кивнула. В его словах был смысл. Много смысла, если подумать.
– Просто держитесь от него подальше, обещайте мне.
– Я не могу пообещать вам это, – ответила она, хоть и хотела, чтобы это было возможно.
– Оливия…
– Я обещаю, что попытаюсь. Вы же знаете, больше я ничего сделать не могу.
Он кивнул.
– Очень хорошо.
Возникло неуверенное, напряженное молчание, а потом она произнесла:
– Вам стоит пойти в эту вашу ванну. Вы дрожите.
– Вы тоже, – ответил он.
Он был прав. Она не замечала этого, не чувствовала, что ее бьет дрожь, но теперь… теперь, когда она знала… похоже ей стало хуже. А потом… еще хуже… и она почувствовала, что вот–вот заплачет, сама не зная почему. Это просто было тут, внутри. Слишком много эмоций. Слишком…
Просто слишком. Это уже слишком.
Она резко кивнула:
– Доброй ночи.