— Какая тоска! — произнес он словно бы сквозь стиснутые зубы. Может быть, махнуть на все рукой и начать сначала?
<…>
— Махнуть рукой? — переспросил он наконец. — Какая странная идея!
Тот, что стоял у окна, хмыкнул. Дрогнула косичка. Колыхнулись крылья черной хламиды.
— Вы правы, — сказал он. — Точнее было бы сказать — плюнуть на всё. С высокой колокольни.
— Блистательная идиома, — рассеянно сказал серый человечек.
— Да-да, Гончар, — продолжал он, отвлекшись от своего занятия. Он заложил блокнот толстым пальцем и стал смотреть в спину стоявшего у окна, в гладкое черное пространство под косицей. — Это очень неплохо у вас получилось — насчет высокой колокольни. Вы на редкость быстро осваиваете язык. Я это и раньше замечал за вами. Что же касается содержательной части вашего заявления…
— Какие-то фундаментальные принципы тут подорваны, — не слушая его, проговорил стоявший у окна— Как будто неизвестно, для чего они существуют на свете.
Далее Демиург упоминает тайну за семнадцатью замками, а Агасфер Лукич поправляет: „За семью печатями…“, с чем Демиург соглашается. В черновике последний не только соглашается, но и добавляет: „Уж это-то мне следовало бы помнить“.
Когда Демиург спрашивает об оплате Манохину („…что он просит. Цена!“), Агасфер Лукич отвечает: „Я в этом ничего не понимаю“. Авторы правят: „Я в этом плохо разбираюсь“, ибо далее по тексту можно узнать от Манохина, что Агасфер Лукич „понятлив и догадлив“.
„О, мой отец— существо необыкновенное…“, — говорит Агасфер Лукич в черновике и переводит разговор на другую тему. Хотевшему казаться простым, Агасферу Лукичу такие загадочные ответы не свойственны, и Авторы изменяют: „О, мои родители — они были так давно…“ Но вместе с тем речь его неординарна, поэтому привычное выражение „глазом моргнуть не успеешь“ в его речи Авторы правят на „чихнуть со вкусом не успеешь“.
Первоначально Демиург, обращаясь к Манохину, называет его Сережей. Авторы правят везде Сережу на Сергея Корнеевича: Демиург вежлив и велеречив.
Правят Авторы и стоимость водки, причем правят „с запасом“, в расчете на дальнейший рост цен. Было: „Четыре двенадцать. А повезет, так и три шестьдесят две“. Стало: „Семнадцать тридцать пять. А повезет — так десять с маленьким“.
Исправлены и фактические ошибки (такое уже было в ЗМЛДКС): прокуратура или следствие, районный судья или следователь (в древней Александрии, о нем же сначала „большой антисемит“, затем — „завзятый антисемит“),
„Потому и верю я, что это бессмысленно“ — эти слова АБС сначала неверно приписывают Блаженному Августину, потом исправляют на „достославного Квинта Септимия Тертуллиана, епископа Иверийского“ (эта ошибка проникла в журнальное издание). Хабар подельники прогуливали на окраине Иерусалима, затем Авторы заменяют на окраину Александрии.
Собак, которыми их пытались травить, Прохор и Иоанн съели: „поджарив на костре“ — в черновике, „зажарив на угольях“ — позже. Прохор провел в окружении прикахтов: в черновике „почти три десятка лет“, исправлено на „четыре десятка лет“.
Торговую компанию по закупке и продаже теней Иоанн-Агасфер планирует: „Создание рынков сбыта в Риме, в Александрии, в Дамаске, выход по „шелковому пути“ в Индию и дальше, в Китай…“ „В Индию“ исправляется на „к парфянам“.
„Ведь Иоанн не старился, он так и оставался крепким тридцатипятилетним мужиком…“ ТРИДЦАТИПЯТИЛЕТНИЙ правится на СОРОКАПЯТИЛЕТНИЙ.
„Библия в издании Московской епархии“. ЕПАРХИИ исправляется на более верное ПАТРИАРХИИ.
В описании кабинета Парасюхина упоминается „огромный письменный стол с огромным письменным прибором“ и тут же подается недоумение Манохина. Причем в рукописи оно звучит так: „…представления не имею, откуда он это-то припер…“, а в изданиях: „…представления не имею, откуда прибор…“ То есть в первом случае недоумение по поводу стола и прибора, а во втором — только по поводу прибора. Оторвавшаяся пуговица с манжеты рубашки Манохина в черновике ускользает в унитаз, что несколько странно и маловероятно, а вот правка „в рукомойник“ ставит все на свои места: вполне можно расстегивать манжеты, чтобы помыть руки, и уронить оторвавшуюся при этом пуговицу в рукомойник.
Мордехай Мордехаевич (Матвей Матвеевич) в черновике значится как Мордка Мордухаевич.[17] О нем же говорится: „Он из тех знаменитых евреев, которые способны вызвать приступ острого антисемитизма у самого Меира Кахане или даже у теоретика сионизма господина Теодора Герцля“. В черновике вместо Кахане и Герцля значатся Шимон Перес и Жаботинский. И названы в черновике фамилии во фразе: „В кухне становится черным-черно, как в известном письме известного писателя известному историку“. Это Астафьев и Эйдельман.
Бальдур Длинноносый в черновике назван Бальдуром Одноруким, а река Ташлица — Ташлинкой. Мэр ошибочно называет Мытарина не Васей, а Сашей Козловым.
В классификации неедяк о классе „Отшельников“ говорится: „Желающие слиться с природой. Торо и прочее“. Авторы правят окончание: „Руссо, Торо, все такое“.
Орудие, которым Мытарина били по уху „дикобразы“, описывается в черновике так: „Возьми велосипедную цепь. Туго обмотай изолентой в четыре-пять слоев“. Авторы правят количество слоев изоленты — „десять-пятнадцать“.
Мэр заявляет Носову, что беспорядки после концерта Джихангира оцениваются в общем и целом: первоначальный черновик — „тысяч на двадцать пять“, правка черновика — „тысяч на двадцать“, публикации — „тысяч на пятнадцать“. Итэдэшники первоначально назывались индивидуалами.
Несколько раз в черновике Георгий Анатольевич Носов называется Георгием Антоновичем. А обращается он в черновике к Мытарину не „ваша светлость“, а „князь Игорь“. Повар Ираклий Самсонович в черновике зовется Самсоном Амазасповичем и приносит он не „белый соус к биточкам“, а „соус ткемали“.
Костюмчик на хомбре был не „ворсовый“, а „варсовый“. Может быть, АБС попытались придумать какую-то новую ткань, но „бдительный“ корректор это исправил?[18]
Агасфер Лукич, появившийся у Носова, описывается в черновике и в окончательном вариантах по-разному. В черновике:
Собственно, это маленький, кругленький, лысоватый, грязноватый человечек с огромным, нарочито огромным потрепанным портфелем. Манеры — приторные до подхалимства. Физиономия совершенно бесцветная. Одно ухо красное, другое желтое.
Они с Г. А. скрылись в кабинете, а я все никак не мог разобраться. Немыслимый скрученный галстук с узлом под левой зеброй. Пиджачная пуговица на сытом животике висит на последней нитке. И штиблеты. Где он взял такие штиблеты? У одного только Чарли Чаплина были такие штиблеты. И тут меня осенило: человечек этот, весь как есть, вывалился к нам в лицей прямиком из какой-то древней кинокомедии прошлого века. Еще черно-белой. Весь как есть, даже не переодевшись.
В изданиях:
Физиономия совершенно бесцветная. Манеры — приторные до подхалимства. Одно ухо красное, другое желтое. Пиджачная пуговица на сытом животике висит на последней нитке. И штиблеты! Где он взял такие штиблеты? Не туфли, не мокасины, не корневища, а именно штиблеты. У одного только Чарли Чаплина были такие штиблеты. И тут меня осенило: человечек этот, весь как есть, вывалился к нам в лицей прямиком из какой-то древней кинокомедии. Еще черно-белой. Еще немой, с тапером… Весь как есть, даже не переодевшись.
Телефон с запоминающим устройством в квартире Демиурга сначала на двадцать пять номеров, затем — на двести пятьдесят шесть.
Изменены и слова Г. А. после встречи с Агасфером Лукичом. В черновике: „Вообще-то он страховой агент, — сказал Г. А. — Формально! А на самом деле… Ладно, там видно будет“. В окончательном варианте идет диалог: „А тебе этот человек никого не напоминает?“ — спросил он. Я сказал, что Чарли Чаплина. „Чарли Чаплина? Вот странная идея“, — произнес Г. А., и разговор наш на этом закончился“.
Как пример, что невозможно было Иоанну объяснить полученное знание будущего, приводится сын „вольноотпущенника и галльской рабыни“. Исправляется на „вольноотпущенника от иберийской рабыни“.
В офлайн-интервью, ведущемся на сайте „Русская фантастика“, где любой желающий может задать вопрос БНу и даже (если вопрос будет интересный) получить на него ответ, немало вопросов звучит от молодых авторов по поводу техники творчества. На вопрос „Много ли времени или усилий Вы уделяете отделке языка ваших произведений?“ БН отвечает так: „Много. Половину всего времени работы над текстом“. А на вопрос: „Можно ли сказать, что со временем Вы набили руку, и эта отделка стала даваться легче?“ ответ такой: „Ни в малейшей степени. Наоборот: чем дальше, тем труднее“.