Читать интересную книгу Чосер и чертог славы - Филиппа Морган

— Я представлю вам сцену воскрешения Лазаря, в частности, его речь по возвращении в сей падший мир.

Заняв позицию на темном фоне деревьев, он ссутулился, сложил руки крестом на груди, намекая тем самым на свое только что свершившееся воскресение, и делал вид, что поправляет сползавший саван. В самом деле, подумал Чосер, в этом Губерте было что-то от мертвеца, что роднило его с Лазарем. Этот аскетический взгляд, свойственный тем, кто мало ест и презирает земные блага. Так должен был бы выглядеть затворник, думал Чосер, хотя нынче монахи все больше тучные.

Монахи…

И тут Джеффри вспомнил монаха, замеченного им на палубе корабля, на котором они приплыли из Дувра. Того самого, которого он принял за члена братства Дома Божьего из того же города. Тот монах, спрятавший лицо под капюшоном, всю дорогу просидел лицом к борту. Помнится еще, он читал какой-то благочестивый текст. Это было несколько недель назад, но он безошибочно узнал эту осанку. Она показалась ему знакомой еще тогда, когда они несколькими часами ранее поднимались на борт лодки на пристани у замка Гюйака. Это открытие посетило его внезапно. Вы можете скрыть ваше лицо под колпаком или капюшоном, можете отрастить или сбрить бороду, но куда труднее изменить осанку. Да, теперь Чосер был уверен, что человек, стоявший перед ними при скудном сумеречном освещении, и был тем монахом со «Святого Фомы». Однако в самой глубине сознания брезжило еще одно неясное воспоминание. Проезд через дуврские городские ворота… тогда все трое, Одли, Кэтон и он сам, одновременно посмотрели в одну и ту же сторону и обратили внимание на человека, который будто бы что-то собирал на земле. То же выражение на костлявом лице, тот же взгляд исподлобья. Дувр, корабль, теперь вот на острове посреди Дордони.

Усталость Чосера как рукой сняло.

Человек, назвавшийся Губертом, начал декламировать Лазаря:

Кто извне меня зовет,Мой последний одр трясет,Будит, сна меня лишая,Бездны смерти сокрушая?

У него был сухой и довольно невыразительный голос, который, как казалось, был неотъемлемой частью его мрачной натуры. Из-за спины декламатора, из темной зелени колышущихся ив, послышался шелест. Животное? Опасность? Более десятка рассевшихся на земле и внимавших Губерту-Лазарю зрителей отвлеклись на темные очертания деревьев. Кое-кто даже встал. Матросы выхватили свои ножи. Даже Церберу сделалось неспокойно на коленях Алисы, и он стал извиваться, пытаясь спрыгнуть.

На открытое пространство из непроницаемых деревьев выступил человек. Но виден был не весь. Показались лишь ноги, руки и верхняя часть туловища. Лицо по случайности или намеренно незнакомец прятал в темноте. Что-то в этой фигуре Джеффри Чосеру также почудилось знакомое. Губерт повернулся лицом к человеку: стоя ближе, он мог видеть больше. Губерт непроизвольно издал странный звук, напоминавший истерический смех. После этого за одну или две секунды он добежал до своего мешка, подхватил его и бросился к ближайшим деревьям.

Все это произошло настолько быстро, что никому не пришло в голову кинуться за ним в погоню. Все остались сидеть, где сидели, а Цербер помчался через круг зрителей с радостным лаем к незнакомцу. Терьер вполне был способен без лишних колебаний броситься на противника, во много раз превосходящего его по размеру. Однако на этот раз он не собирался демонстрировать свое бесстрашие. Поскольку незнакомец тут же наклонился и взял Цербера на руки. Теперь и Чосер, и все остальные могли сами убедиться: это Бертрам, актер, которого все считали утонувшим.

* * *

Бертраму не понадобилось много времени для убеждения друзей в том, что он никакой не мертвец, возвращенный в мир живых наподобие Лазаря, но вполне живой и дышащий их товарищ. После того как Бертрам проглотил немного хлеба и вина — первое, что ему попало в рот за два последних дня, не считая речной воды и горстки листьев просвирника, — он без промедления поведал друзьям, как его заманил к воде человек в одеяниях монаха. Не настоящий монах, конечно, так как у него не была выбрита тонзура. Рассказал, как он полез спасать собаку, но в этот момент тот человек — вы сказали, его имя Губерт? — столкнул его в стремительную реку. Нет, он не знает, зачем этот лжемонах так поступил, и кроме того, он был поглощен борьбой за собственную жизнь, так что не удосужился спросить у самого Губерта.

Все, что ему было известно, так это то, что он несколько раз уходил под воду, но каким-то чудом уцепился за большое бревно, которое, как и он, беспомощно подчинилось течению. Бревно было в три раза больше его самого, так что ему он обязан жизнью. Оно было спилено недавно и, возможно, свалилось с какого-нибудь судна. На воде бревно держалось хорошо, чего не скажешь про самого Бертрама. Тот плыл на бревне всю ночь и надеялся на лучшее.

К тому времени, как он начал понимать, что силы его оставляют, начало светать, и он увидел, что их с бревном проносит мимо этого самого острова. Бертрам испугался, что если сейчас он что-нибудь не предпримет, бревно вынесет на большую воду, и тогда конец. Возле острова он решился отпустить бревно. Кое-как, спотыкаясь и шатаясь от усталости, он добрался до песчаного пляжа. Здесь он рухнул и проспал много часов. Разбудило его яркое солнце. Его мучил вопрос: куда он попал? И еще: не привиделось ли ему все это — лжемонах-убийца, плавание по реке на бревне? Но нет, это был не сон. От одежды пахло рекой, руки все еще ныли от напряжения. Еще он беспокоился о товарищах по труппе. И о дорогом ему старине Цербере. Надо было думать, как отсюда выбраться. Оставалась, конечно, надежда, что мимо проплывет корабль. Но никакие корабли мимо не проплывали. И тогда он приступил к исследованию своего обиталища в поисках чего-нибудь съестного, а также средств к спасению. До лесистых берегов Дордони с обеих сторон было не более нескольких десятков метров, но он не мог придумать способа, как пересечь быстротекущие воды реки. При этом ни на одном, ни на другом берегу не было видно признаков человеческого жилья, никого, чье внимание можно было привлечь. Единственным растением, худо-бедно годным в пищу, был просвирник, но его нежные молодые листочки только усиливали чувство голода. Чего здесь было в изобилии, так это воды, которой он и так вдоволь наглотался, когда чуть было не утонул. Одно маленькое суденышко проплывало мимо, но его отчаянные крики и жестикуляция, должно быть, напугали команду, и те не остановились, решив, что это умалишенный. Потом он, мучась голодом, пережил вторую ночь на острове.

На следующий день Бертрам осознал, что ему угрожает реальная опасность голодной смерти, несмотря на то, что до любого спасительного берега можно было добросить камень. Он приступил к поискам другого бревна, которое помогло бы ему доплыть до речного берега, но тут внезапно налетевшая буря вынудила его спрятаться под деревьями. Спустя немного времени после того, как небо прояснилось, к несказанной радости, он увидел, как к острову подходит грузовое судно, но он обрадовался еще больше прежнего, когда понял, что пассажирами была труппа Лу, англичане и его добрый старина Цербер. Он не выбежал немедленно поприветствовать старых друзей только потому, что среди сошедших на берег заметил Губерта, человека, столкнувшего его в воду. Что этот монах делал среди его товарищей? Подозрительность и страх, возможно из-за длительного голодания, обострились как никогда раньше. Он спрятался за деревьями и старался подслушать, о чем они говорят. В конце концов, безысходность положения вынудила разоблачить себя. Монолог Лазаря в исполнении Губерта он прервал по чистому совпадению.

Пока Бертрам подробно излагал свою историю, наступила ночь. Он обладал актерским даром рассказчика и так держал публику, что его ни разу не прервали. Потом ему задали всего один вопрос: как он думает, зачем этот человек решил избавиться от Бертрама? Чтобы занять его место в труппе? Или была другая причина?

Льюис в общих чертах поведал Бертраму о том, что произошло в Гюйаке, и о трагических событиях, вынудивших их уехать оттуда раньше срока. Но еще до этого несколько вооруженных матросов были посланы на поиски Губерта, однако к тому времени совершенно стемнело и поиски ни к чему не привели. Не исключено, что лжемонах спрятался на другом конце острова или добрался вплавь до берега, если, конечно, умел плавать. Джеффри не стал рассказывать попутчикам, что Губерт попадался им по пути в замок Гюйак, по крайней мере, два раза, но был убежден, что этот человек скрытно следил за ними от самой Англии. Одного того, что незадачливый убийца Бертрама носил одеяние монаха, было достаточно, чтобы отождествить его с той личностью в рясе с капюшоном на борту «Святого Фомы». А если допустить, что он же ответствен за смерть Анри де Гюйака?

Сколько Чосер ни старался найти объяснение мотивам поступков незнакомца, четкого ответа не было. К тому же их положение вынуждало в первую очередь подумать о вещах поважнее. Хорошо, что нас много, думал Чосер, однако мысль о том, что человек, пытавшийся убить Бертрама и, может быть, убивший кое-кого еще, бродит неподалеку в кромешной темноте, не очень радует. Посовещавшись, они решили подняться на судно — в любом случае так безопаснее, чем ночевать на открытой местности, — и поочередно дежурить до самого рассвета, который летом все равно наступал рано. На берегу оставили только Рунса.