Но полностью отвлечься ей так и не удалось. Сцены, которые она увидела, упорно вторглись в ее сны, и направляемые неким истинным пониманием, сложились в уме в единую, воссозданную по частям, историю. Все же не только рождение делало ребенка удивительным. Он являл собой нечто большее, если раз за разом приводил своих людей к победе, еще до того, как достиг совершеннолетия.
История мальчика настолько захватила Габи, что на следующий день ей потребовались все силы, чтобы сконцентрироваться на задаче разделения и извлечения из ямы останков. Ее мысли продолжали блуждать по сюжетам мозаик. За обедом, вместо того, чтобы присоединиться к остальным, она сбегала по нужде, прихватила пакет с сандвичем и воду и вернулась на свежую голову еще раз осмотреть фризы.
Впрочем, как Габи не старалась, ей не удалось сложить никакой другой истории, кроме той, которую люди возможно и надеялись передать, создавая эти картины из разноцветных камешков.
И передали, хотя бы потому, что у Габи впервые забрезжила мысль, что Анка лгал. Это его храм. И возведен, чтобы поклоняться ему, а история, воссозданная в мозаичных изображениях на настенных фризах, не повествование о цивилизации построившей храм. Это — история Анки.
Он появился на свет в человеческой семье, или, по крайней мере, его выносила обычная женщина. Образ в пламени, на первой мозаике, не походил на Анку, потому что им и не являлся. Это был его отец, его истинный родитель, сущность подобная ему, тот, что посеял свое семя в иссохшее чрево женщины, слишком старой, чтобы рожать детей.
Следующий сюжет являлся подтверждением этого, во всяком случае, для Габи. Он изображал, как тот же мальчик поднялся на колени, но уже без ран. Синий огонь окружал его со всех сторон, а за алтарем, на котором он прежде лежал, теснилась огромная толпа верноподданных, некоторые поверглись ниц, другие смотрели с выражением благоговения или ужаса на лицах, иные убегали или, замерев, сжались в раболепных позах, словно опасались за свои жизни.
Вот значит, что Анка имел в виду, говоря, что забрал тело человека, когда душа покинула его, но предыдущие картины ясно давали понять, это — ложь. Ни один обычный человеческий ребенок не способен делать те вещи, которые приписаны этому мальчику.
«Зачем? — задумалась Габи, Анка обманывал ее. Почему сказал, что тело, найденное здесь погребенным, не принадлежит ему, когда это не так? И если говорил неправду об этом, в чем еще солгал?»
Возникшие подозрения продолжали изводили Габи, когда завершив работу на следующий день, она так и не разобралась, являются ли они следствием того, что ей не хотелось верить в ложь Анки, или же здесь имели место иные, вполне допустимые соображения. Во всяком случае, Габи знала, что историки склонны раздувать или же и вовсе фальсифицировать факты. Что, если летописцы отобразили события таким образом только потому, что хотели верить в необычайность мальчика с самого рождения? Вообще для людей не редкость притязать на родство с богами. Практически все древние правители утверждали, что они — боги или же потомки богов. Был ли это как раз тот самый пример? Заслуживает ли и она порицания, так же как они, желая видеть большее в том, что вовсе не соответствует истине?
Если это так, то как относительно старого вождя и его жены? Они действительно полагали, что слишком стары для зачатия ребенка и именно поэтому считали своего сына вымоленным даром небес? Или же не думая не о чем подобном, преподнесли народу небылицу, чтобы люди смотрели на мальчика с «надлежащим» уважением и трепетом? Если бы старому и возможно слабому здоровьем правителю, не имевшему взрослого наследника, предстояло передать власть малолетнему сыну, мог ли он защитить его права ложью?
«Вполне возможно», — решила Габи. Самое реальное чудо, приписанное юному правителю Биакцев, было его воскрешение, тот момент, когда Анка якобы перешел в тело мальчика.
Был еще один вероятный сценарий, но Габи забыла обо всем, когда они сделали новое открытие.
Она по большей части сосредоточила усилия на воссоздании по крупицам истории, совершенно упустив из вида то, что первоначальной причиной изучения фризов послужила попытка натолкнуться на какие-нибудь подсказки по поводу случившегося в храме. Потребовалось большая часть недели, чтобы извлечь и перенести останки в специальный шатер, установленный для изучения костей.
Габи определенно не надеялась отыскать под телами ничего более значимого, чем какие-то случайные обломки костей или обрывки одежды, которые она уже и раньше встречала. И конечно не ожидала обнаружить, что камни в центре ямы удалены и выкопана неглубокая могила.
И тем более не предполагала найти в ней мумифицированные останки женщины с младенцем во чреве.
Глава 14
Окончательно решив, что скелетные останки принадлежали жрицам храма, Габи приступила к анализу мусора и осмотрела каждый обрывок. Только вот большие фрагменты, достаточные для распознавания фактуры ткани или конкретного предназначения одежды попадались нечасто. Лоскутки в основном представляли собой образчики не больше заплатки. Из какого бы материала ни было соткано полотно, первоначальный вид одеяний установить невозможно. В конце концов, Габи, пытаясь нарисовать в воображении, как платья могли бы выглядеть, предположила, что усыпанные драгоценными камнями и затканные золотом фрагменты, соединенные между собой золотыми нитями, служили отделкой.
Габи не сомневалась, что одежда была простого фасона и с мягкими складками. Застежки любого рода являлись редкостью на древних одеяниях и немногие народности достигли совершенства в технике кроя точно по фигуре, поэтому нарядами по большей части являлось не что иное, как наслоение квадратных и прямоугольных полотен скрепленных между собой. Крупные фрагменты, которые она нашла, казалось, четко вписывались в эту концепцию.
Доктор Шеффилд хотел было предоставить ей помощников, но Габи убедила его, что будет лучше, если она соберет части одежды сама, поскольку они очень хрупкие. Несмотря на количество найденных тел, яма отнюдь не просторная и потому в ней трудно работать нескольким одновременно, не рискуя потерять или повредить то, что они могли бы еще отыскать.
Это оказалось веским аргументом, но главным образом Габи просто хотела работать в одиночку. Она лучше всего работала одна, причин, чтобы отвлечься у нее и так уже хватало.
Пока она трудилась, лишь половина ее сознания участвовала в просеивании мусора. Другая зациклилась на картинах истории Анки. Время от времени размышления неуклонно возвращали ее от фризов к самому Анке, где он, что делает… нашел ли женщину, как она настаивала. И так как эти мысли приносили слишком много боли, Габи старалась задвинуть их на задний план и опять сосредоточиться на разгадке тайны.