— Я убью тебя. Обещаю, — сказал я.
Секунду или две четха смотрел на меня, а потом как-то сразу расслабился. Как будто мое обещание действительно что-то значило для него. Они никогда никому не доверяют. Может быть, только тем, кто был рожден вместе с ними. Они знают, что мир ненавидит их, и ненавидят его в ответ.
— Смотри в меня, — сказал монстр.
— Это будет… неприятно, — предупредил я.
— Не думаю, — ответил он, укладываясь на полу, как щенок. — Ты не можешь сделать мне хуже, чем я сам хотел бы сделать себе. Возьми это из меня.
И я взял. Я все равно больше ничего не мог сделать. Ни для него, ни вообще. Я не знал, что делать. Никогда не знаешь, как реагировать, когда кто-то решает принести себя в жертву — и ты должен в этом участвовать.
Вот дерьмо.
Наверное, я мог бы выпотрошить его, как потрошат кошелек. Ценные бумажки — в карман, бессмысленные визитки и чеки — в мусор. Копаясь в памяти монстра, вы имеете неплохие шансы увидеть что-нибудь такое, чего вам не хотелось бы. Чудовища делают много таких вещей, о которых вы предпочли бы не знать.
Может быть, кто-то и будет согласен смотреть кошмары каждый день за пару сотен тысяч в месяц, но не я. Не то чтобы я не любил деньги, но на них далеко не все можно купить. И если по ночам ты просыпаешься от собственного крика, это нельзя вылечить, приложив ко лбу стодолларовую бумажку.
Очень жаль, но это так.
Я знал, кто он. Чудовища должны убивать, даже если какая-то их часть протестует против этого. Можно убежать от врага, который заставляет тебя делать то, что тебе не по вкусу. От себя не убежишь, как бы тебе этого ни хотелось. Если бы он все еще был человеком, он убил бы себя, чтобы не убивать других. Вот только монстрам никто не предоставляет такого выбора.
— Смотри, — снова услышал я.
И провалился в услужливо подсунутое воспоминание, как в дыру.
Зверь мчался сквозь тьму, взрезая когтями холодную плоть четха. Раньше они считали себя хищниками, мстителями, хозяевами этой территории, а теперь бестолково метались, подвывая от страха, рядом со своей пищей. Зверь бил сверху, длинными балетными движениями — от самой верхней точки наискосок, к земле. Ему нравилась беспомощность мертвых, но также ему нравился и ужас живых. Он танцевал в крови, выхватывая из воздуха куски, не давая им упасть.
Снег на крышах сиял и переливался в лунном свете. Это была одна из тех ночей, которыми хорошо любоваться, сидя в теплой квартире. На небе — ни облачка, и взгляды звезд проникают до самых костей земли. Очень красиво и зверски холодно.
Его шкура была вымазана в чем-то темном. Так густо, что время от времени ему приходилось встряхиваться, и тогда снег вокруг усеивали брызги. Воробьи летом купаются в пыли, чтобы избавиться от паразитов. Не знаю, от чего хотел избавиться зверь, купаясь в человеческой крови и телесных жидкостях четха, но не сомневаюсь, что ему это удалось.
Крови до черта было. Когда все закончилось, он принялся слизывать ее с земли. Мясистый язык елозил по снегу и стенам, подбирая потеки. Мне хотелось бы посмотреть, как он намертво примерзает к металлу, но я знал, что этого не случится.
Значительная часть законов любого мира распространяется только на тех, кто в нем родился.
Я знал человека, который наблюдал за зверем, сидя на ступеньках жилого вагончика. Он ел хот-дог, и его пальцы были вымазаны кетчупом. Всегда терпеть не мог это сочетание. К сосиске должна прилагаться горчица.
Такой же, как ты, хозяин мертвецов. Кажется, так его назвал четха. Мне стоило сказать ему, что это неправда. Того, кто платит чудовищу чужими жизнями, нельзя назвать таким же человеком, как ты. Даже если у него две руки, две ноги и все остальное, как у человека. Но у меня не было времени на оправдания.
Я не должен был чувствовать себя задетым из-за того, что даже монстр считал меня монстром.
Но чувствовал.
Хреново не иметь чешуи на сердце.
У некроманта были карие глаза, прямой нос и светло-каштановые волосы, выбивающиеся из-под черной спортивной шапки.
Пидорка, вот как это называется.
Он не улыбался, хотя по всем законам логики просто обязан был. На его лице было то скучающее выражение, которое бывает у собачников, терпеливо ждущих, когда их питомец наконец покакает и можно будет идти домой. Пряжка на ремне его черных джинсов сейчас была укрыта полами толстой рыжей дубленки. Я уже видел эту пряжку с логотипом D&G.
Теперь, когда его лицо не пряталось под медицинской маской, этот неприятный худощавый мужик показался мне знакомым. Я не мог вспомнить, где, но я точно видел его раньше.
До селиверстовского квартирного шоу.
Некромант вздрогнул, точно почувствовал, что я смотрю на него. Поднял голову. Пробормотал что-то себе под нос, подзывая зверя. Снял перчатки, растопырил пальцы. Ощупал холодным взглядом пространство. Я втянул голову в плечи.
Смешно.
Как будто он действительно мог меня увидеть.
Талый снег пополам с черной кровью чавкал под ногами зверя. Некромант протянул руку, чтобы взять то, что он принес ему, — и тут же уронил предмет себе под ноги. Его трудно было заподозрить в брезгливости. Он пользовался такими методами, при которых сложно было не запачкать рук, но это, похоже, даже для него было немножко слишком. Оторванная человеческая голова с куском позвоночника, растущего из нее, как стебель.
Человек склонился над ней.
Я не сразу понял, что он делает.
— De mundo, omnes creaturas mortis vocatis vocant, — проговорил он. — Veni!
Я уже говорил, что латынь у него была паршивая? Обидно только, что это не мешало ему добиваться своего. Некромант и его ручная зверушка побывали здесь неделю назад. Они уничтожили всех, кого смогли найти — и живых, и мертвых. Популяция тварей не смогла бы восстановиться так быстро. Лиза сразу заметила, что стая, обосновавшаяся здесь, пришлая. И теперь я знал, кто призвал их.
Я мог быть уверен, что он вернется, когда время платить помощнику придет снова.
— Придите! — повторил он по-русски. Это у него здорово получалось. Я сам чуть не рванул вперед, хотя прекрасно понимал, что это только воспоминание.
А потом все погасло, точно я ослеп.
— Ты обещал, — сказал четха.
Та единственная струна, что была внутри него, дрожала. Звук был тихий и дребезжащий. Серьезно, я почти слышал его.
Это было верхом идиотизма, но я не смог заставить себя выстрелить.
Вместо этого я тянул и тянул эту чертову струну. Так, словно надеялся, как дурак, добиться нормального звучания. Я знал, что так никогда не случается. Самая счастливая развязка, которую можно прицепить к истории о выморочной нежити, — это смерть чудовища.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});