Шрифт:
Интервал:
Закладка:
День показался Егору изнуряюще долгим. Лошади не были в разгоне — мало кто вышел в поле на работу, никто не явился просить подводу для своих нужд. К вечеру он уже знал, что многие отвели своих коров, но еще крепился, будто держал себя на невидимой привязи, тешил несбыточной придумкой: а вдруг кто-то в последний час остановит зарвавшегося Аникея и вся эта затея рухнет? Мало ли чего не бывает в жизни, и тогда ему незачем будет ломать себя через силу...
Домой он пробрался глухим проулком, около своего двора затаился, прислушался. Не хотелось лишний раз
терзать жену и детей, но стоило ему стукнуть калиткой, как на крыльцо высыпали ребятишки — впереди худенький Миша, за ним Аленка, накинувшая на плечи материнский платок, такая же строгая лицом, как Анисья, возле них косолапо топтался младший, отцов любимец.
— А мать где? — спросил Егор. .
— В избе, где же...— ответила Аленка.
Дети стояли рядком и сторожили каждое его движение, так что Егор почувствовал себя будто связанным.
— Поведешь, тять? — спросил Миша.
— Все поведут, сынок... А мы чем лучше? Ребятишки молчали.
— И телочку тоже отдашь? — неуверенно спросил младший.
— Не-ет, телочку оставим...— Егор еле выдавливал слова.— Скажите матери, что я пойду...
Пока он выводил корову, Алена сбегала в избу и вернулась.
— Мамка сказала, пускай ведет!
Он дернул за веревку, корова нехотя ступала за ним, точно была в неведении, куда это тянет ее хозяин в столь поздний час.
В тот вечер в избе было особенно тихо, как после похорон; ходили присмирев, говорили шепотом. За стол не сели, пока не вернулся отец; ребятишки старательно скребли ложками дно чашки с кашей, перед каждым стояла кружка, полная молока. Они запивали кашу молоком, шмыгали носами и не смотрели на отца.
Огонь в ту ночь не гасили совсем — лампа до свету горела с привернутым фитилем и стала блекнуть лишь в рассветном сумраке.
Когда Егор открыл глаза, Анисья, одетая по-будничному, уже хлопотала у стола.
— Куда ты в такую рань?
— Провожу Милку в стадо, все бабы идут.— Голос Анисьи был ломкий, как после тяжелой и долгой болезни.— Нынче их на тот берег будут переправлять на пароме, на луга...
— Не сыпь соль на рану, и так на тебе лица нет!
— Сыпь не сыпь, пока болячка не отвалится — не отдерешь.
Егор не стал ее отговаривать, натянул тужурку, кепку на самые глаза, и они вышли.
Они думали, что явятся на скотный двор первыми, но еще издали увидели толпившихся у загона колхозников,
оттуда неслись крики и пощелкивание кнута. По загону среди стада разномастных коров толкался пастух Ерема, тощий, высокий, в теплой шапке и драных валенках с калошами из автомобильной камеры.
— Вон и наша Милка,— дергая Егора за рукав, зашептала Анисья, меняясь в лице.
Но Егор даже не посмотрел в ту сторону, разом охватывая взглядом быстро растущую толпу, примечая в ней посторонних, приехавших, видно, поглазеть на даровое зрелище. У изгороди рядом с Лузгиным крутился какой-то совсем незнакомый человек в черном берете и кожаной куртке с «молнией». Толстый и юркий не по летам, он размахивал руками, говорил громко, захлебываясь, словно что-то здесь его воодушевляло.
— Что за человек? — подойдя к Корнею, спросил Егор.
— На кино сымать будут.— Корней махнул рукой.— В самый раз придумали — и поревем и повеселимся...
Егор подвинулся ближе и увидел висящий на груди кинооператора аппарат с двумя вороно блеснувшими дулами окуляров. Кинооператор нетерпеливо дергал замочек «молнии», распахивая куртку, и не переставая говорил:
— Значит, порядок будет такой.— Он отчаянно жестикулировал, точно командовал целым полком.— Крупным планом мы дадим одну из ваших знатных доярок — она ведет в колхоз свою корову... Белый халат для нее найдется?
— Белые они не носят, но раз надо — найдем,— сказал Лузгин и тревожно поискал кого-то глазами в толпе.— Никита, не видал Гневышеву?
— Пока не видать...
— Затем мы снимем общий план и весь проход стада по деревне. Ясно?
— Надо бы выгонять, Аникей,— ощупывая колючим взглядом толпу, сказал Ворожнез.
— Ни в коем случае!—Кинооператор замахал руками.— Я не могу снимать без солнца!.. Что вам стоит повременить? А вас,— он оценивающе окинул Лузгина,— вас мы дадим на пароме, когда туда подойдет стадо. Вы будете встречать его...
— Тогда, Никита, ты тут распоряжайся, а я поеду готовить паром.— Лузгин перевалил тучное тело через изгородь и пошел к стоявшему в стороне «газику».— Не мешкайте только, как солнце покажется!..
Кинооператор стал что-то нашептывать Ксении, и та в ответ согласно кивала головой. Анисья оторвалась от Егора и суетилась где-то среди баб, и Дымшаков снова вернулся к весам, у которых по-коршунячьи сутулился Корней.
— Не по-твоему вышло, Егор.— Корней поднял голову и бросил на Дымшакова одичалый, полный тоски взгляд.— Вон что творит, и никакого закона на него нет!.. Уж на что ты кремень, хоть огонь из тебя высекай, но и тебя скрутило... Если б знал, что такой разор будет, сроду бы не пошел иа ферму робить...
— Не те слова говоришь, шурин,—отмахнулся Егор.— Когда всей деревне тяжело, какой прок, что мне одному будет полегче?
— Да я не укоряю тебя...— Корней закрыл ладонью глаза, будто что-то подступило к его сердцу и стеснило дыхание.— Схлестывались мы с тобой, спорили не раз, а все же я думал: покуда Дымшак на ногах стоит, можно верить, что жизнь повернет, куда надо...
— А кто тебе сказал, что я от своего отступился? — Сузив глаза, Егор глядел на волновавшуюся вокруг загона толпу.— Просто не хочу на особицу от всех жить... А руки мне никто не связал, и в овечку я не обратился... Так что ты напрасно, шурин, меня в дезертиры определил — еще придет наш час, и мы Аникея скрутим, иначе мне никакой жизни не будет... Не для того я в партии состою, чтоб на милость Аникею сдаваться...
У весов неожиданно появился Шалымов с портфелем под мышкой, видимо посланный председателем на подмогу Ворожневу, и из толпы крикнули:
— Когда деньги за коров платить будете?
— Вот набьем полный,— Шалымов постучал по портфелю,— и расплатимся...
— Ты смешки над нами не строй, душа бумажная! — К бухгалтеру подскочила Агаша Пономарева.— Ишь фон-барон какой! Еще куражится, когда люди слезы льют!
Шалымов стушевался, забубнил что-то про то, что он «не в курсе», а Дымшаков увидел в толпе Нюшку, шнырявшую как рыба в воде, и громко сказал:
— Нашли кого спрашивать! Он открывает рот, только когда его начальство спрашивает. Вы вон Нюшку попытайте, она ближе всех к Аникею.
— Да уж ближе некуда!
Услышав свое имя, Нюшка повернулась, как бы пританцовывая в блестящих резиновых ботиках, плисовой жакетке, и сбросила с головы клетчатый полушалок с бахромчатыми, стекавшими на плечи кистями.
Ее не смутил выкрик из толпы, она была польщена, что ее заметили, обрадовалась случаю показать себя сведущей во всех деревенских делах.
— Если верить Аникею Ермолаевичу,— наслаждаясь всеобщим вниманием, произнесла она,— то с деньгами у нас негусто... Если финансов не хватит, колхоз за коров молоком расплатится...
— Ты чего порешь, шалава бесстыжая? — заорал, выкатывая глаза, Ворожнев.
— Говорю то, что слышала,— испугавшись, но еще сохраняя достоинство, заносчиво отвечала Нюшка.
— Повтори, что ты сказала, еще раз, при всем народе! — властно потребовал Дымшаков.— Это, выходит, он будет пасти наших коров на даровой траве и нашим же молоком с нами рассчитываться? Так я понимаю?
Толпа загудела, кто-то тряс Нюшку за плечи, и она, побледнев от страха, вынуждена была повторить, что сказала.
— Да не верьте вы ей! — чуть не хватая каждого за руки, просил Ворожнов.— Принесла на подоле, на подоле и унесет! Заверяю вас авторитетно, брешет она, как сука! Брешет!
— Ну ты, не сучись тут! — Дымшаков поднес к лицу Ворожнева литой свой кулак.— Какая Нюшка ни на есть, но совесть пе потеряла!..— Он обвел глазами притихшую и словно онемевшую толпу и зычно позвал: — Аписья-а!
Где ты?
Жена выскочила точно из-под его руки, смотрела на него не мигая.
— Забирай нашу корову! — приказал, как отрезал, Дымшаков.
— Насовсем? — Она еще не знала, верить или не верить словам мужа.
— Пока живы будем, не пойдем на такой позор! — Он вытащил из брюк ремень, протянул Анисье,—Вяжи за рога — и домой!
— Ты ответишь за это, Дымшак! — становясь на пути Анисьи, угрожающе крикнул Ворожнев.— Такая провокация тебе даром не пройдет!
— Не стращай! Я много раз пуганый и пока еще живой среди вас хожу! — Егор уже снова шел в открытую схватку, как бы почуяв прилив новых сил, готовый постоять за всех.— А ежели вы над нашими муками смеяться
вздумали, то вам этого никто и никогда не простит. А ну, с дороги, покуда я тебя не приласкал!
- Взгляни на дом свой, путник! - Илья Штемлер - Советская классическая проза
- Где эта улица, где этот дом - Евгений Захарович Воробьев - Разное / Детская проза / О войне / Советская классическая проза
- Мать и сын - Михаил Коршунов - Советская классическая проза
- Двое в дороге - Михаил Коршунов - Советская классическая проза
- Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова) - Советская классическая проза