Ночью убивают бесшумно
За день до второго перемирия
Граница. Ростовская область. Равнина заканчивается у горизонта. Ее делит надвое коричневая дорога, уходящая вверх. На правой стороне от дороги пасется гнедой конь. На левой — одинокие деревья круглыми кронами задевают облака.
Группа из женщины и двух мужчин стоит у деревянных построек, одна из которых служит домом, другая — сараем.
— Аж земля дрожит, — произносит женщина, реагируя на выстрелы, гремящие за горизонтом.
— Я ездил на днях на таможню мариупольскую, — говорит мужчина, — там тоже бабахало.
— Это так они воюют — ба-бах, ба-бах, — отзывается второй. — Но нам что? Лишь бы нашу скотину не пугало и не убивало, — добавляет он, хотя конь, вопреки его словам, продолжает жевать траву, не обращая внимания на оружейные раскаты.
Группа еще недолго стоит, прислушиваясь, и уходит в дом. В перерывах между выстрелами поют птицы и жужжат насекомые в выгоревшей траве равнины.
Стемнело. Перед движущейся на медленной скорости машиной мелькает тень. Она выбегает на дорогу, быстро взмахивает руками и убирается снова на обочину, когда расстояние между ней и машиной становится катастрофичным.
— Подберем? — спрашивает сидящий за рулем молодой мужчина в камуфляже, Петя, другого, одетого с ним в один цвет, — Алексея.
— Давай, — соглашается тот.
Машина тормозит. Тень снова выходит на дорогу. Дверца машины открывается, приглашая ее сесть. Тень впархивает внутрь. В свете салона видно: это — худощавый мужчина лет тридцати, с уже определившимися залысинами на светлой голове, с выпуклыми голубыми глазами. Он оглядывает пассажиров машины.
— Мне надо до Ростова, — выдыхает.
— Ты откуда? — спрашивают его.
— Оттуда, — отвечает он.
После первых приветствий выясняется: все трое — россияне, добровольцы, принимавшие участие в боевых действиях на стороне ополчения. Попутчик рассказывает: он из Екатеринбурга, где работал администратором в магазине сантехники.
— В Ростове на базе десять дней отдохну, — говорит он, — и вернусь, уже не в свой отряд, а к луганским пацанам. У луганских там «мух» столько, они залпами хуярили. Конечно, к ним и подходить боялись. А у нашего отряда — чё? У нас на всю позицию два «калаша» и шесть магазинов на двоих. Ну, блядь, дебилизм же!
— Деньги есть? — коротко спрашивает Петя.
— Не, нам же не платили. Мне командир военной части дал двести гривен, и все, я поехал.
— Долго ты там был? — спрашивает Алексей.
— Две недели в окопах сидел.
— А срочку служил?
— Нет… Там нас ебашили из минометов, из гаубиц, — быстро продолжает он. — Бывало, «бэтээр» вылезет, плюнет в нас парой выстрелов и съебется. Нет такого, чтобы укры шли, а мы бы их видели. Очень редко удавалось выцепить их.
— Пленные были? — продолжает задавать вопросы Алексей.
— Пленных у нас был приказ не брать.
— А что с ними делать?
— Расстрел. Если даже с белыми флагами выходят — расстрел.
— Тех, кого с белыми флагами выходили, тоже расстреливали? — уточняет Алексей.
— Даже тех… — отвечает он.
— Зачем? — спрашиваю я.
— А там населению есть нечего. Ну, ты просто не знаешь, что они сами делают, — обращается ко мне. — Я не хочу тебе рассказывать, что нацики делают. У тебя психика не выдержит.
— Вы тоже расстреливали? — спрашиваю его.
— Лично я — нет.
— А вы кого-то убили на этой войне?
— Лично я — да.
— И как же вы теперь будете?
— Буду — что?
— Работать в магазине сантехники.
— В смысле? Я отдохну десять дней и вернусь в Луганскую область. Я хочу вернуться… Слушай, у меня за эти две недели ценности уже поменялись. Я могу сейчас выйти из машины и тупо в поле спать. Но я хочу в Ростов — на базу, на ту, с которой меня отправили.
— Вы не жалеете, что поехали на войну?
— Хватит мне выкать!..Психологический барьер какой-то был, но его уже нет… Нет, я не жалею, что поехал. Я не могу этого тебе объяснить двумя словами. Я не могу даже сейчас формулировать. Ты спрашиваешь — приходилось ли мне убивать? Есть приказ командира, и если ты его ослушаешься, ты — труп. А командир — он умный очень человек, кадровый офицер, и он вещи говорит правильные. Кого нам было брать в плен? Польских наемников? Они бабки получают за то, что убивают славян. А я славянский мир пошел защищать, я пошел воевать за славян.
— Где вы стояли? — спрашивает Алексей.
— Между Дмитровкой и российской границей. А четыре дня назад с той стороны пришли луганские пацаны. И соединили нас с остальным ополчением. Они тоже — приколисты такие. На тракторе заехали. А мы подумали, танк едет, и чуть им не въебали.
— Укропы сильно вас утюжили артиллерией? — задает вопрос Алексей.
— Между нами был котел, и у них в этом котле ни хуя оружия не было. Они даже минометами не обстреливали. Были у них диверсионные группы, но мы их отслеживали. А я сам видел — в зеленке двое на дереве болтались. То ли обкуренные были, то ли другое с ними чё — не знаю.
— У них, наверное, снарядов не было, — вставляет Петя.
— А нас поливали будь здоров, — отзывается Алексей.
— Мы когда смену сменили, — говорит попутчик, — пришли и увидели — там бой охуеть был какой. Деревья повалены. А у нас только один боевой был поход… Там нет ни Интернета, ни Ютюба, и хрен дозвонишься. Там все глушится. Потому что представьте — в лесопосадке включается пятьдесят российских симок одновременно, через десять минут ракетный удар, и все… Вкопались мы там, охуеть как! У нас был хороший командир. Он дал приказ арестовать, я арестовал. Не дал, я не арестовал…
— Чеченцев встречал? — продолжает Алексей.
— Нет. Говорят, они пленным кишки через рот достают. И ходят по зеленке бесшумно, как кошки.
— Вы сами видели? — спрашиваю его.
— Хватит мне выкать! — снова прикрикивает он и сразу смеется. — Нет, сам не видел… А знаешь, как боишься ночью? Пиздец как!
— Почему? — спрашиваю его, а за окном в это время проплывает степная ночь.
— Потому что ночью убивают бесшумно… — понизив голос, говорит он и снова смеется.
— Бухать в таких случаях надо, — советует Алексей. — Ты в окопах от страха ссался или спал?
— Я не ссался.
— Тогда спал?
— Нет, но не ссался.
— Есть только два варианта — либо ссышься, либо спишь. Смелые впадают в адреналиновый сон, трусы — ссутся.
— Мы у укров такую хуйню натовскую взяли, туда консерву фигачишь, и она нагревается!
— Это термохимическая реакция. Там карбид, — говорит Алексей. — У немцев тоже такие были.
— Ночью убивают бесшумно… — повторяет попутчик, глядя в окно. Он произносит эту фразу несколько раз, а потом, оторвавшись от окна, серьезно добавляет: — Все хуйня — кроме пчел. Но и пчелы — тоже хуйня.
В Ростове он выходит. Достает из кармана двести гривен — несколько мятых бумажек по пятьдесят, двадцать и десять. Изучает их под светом фонаря. Пересаживается на такси и едет на базу. Алексей на прощание хлопает его по плечу со словами — «Мужик, больше туда не езди. Ты там уже побывал. Не твое это».
— Он ссался под себя, — говорит Алексей о случайном попутчике, возвращаясь в машину. — Он ушел из подразделения, потому что посчитал, что он — не пушечное мясо, чтобы сидеть в степи и ждать, когда подползет враг и перережет глотку.
— Откуда ты это знаешь? — спрашиваю его.
— Я видел на фронтах героев и видел трусов. Слушая его рассказы, я сопоставлял их с тем, что видел сам. Я знаю, что они от страха стреляли в ночи. Они настолько скованы страхом, что готовы убить любого, кто приближается к ним. Он недоволен тем, что ему выдали всего три магазина, и он готов был бежать с позиции после первых двух выстрелов.
— Может быть, не стоит так жестко судить человека, который не имеет боевого опыта?
— В июне от моей роты осталось всего двадцать шесть человек. Их оружие мы закопали с Сергеем, подчиненным Пети, — кивает на сидящего у руля, — в «зеленке». С этими двадцатью шестью, которые, как вы с этим трусом утверждаете, — «не пушечное мясо», — мы продержались под обстрелами неделю. Потому что надо было держаться. Мы должны были дать возможность пройти танкам и новым батальонам ополчения.
— Эти двадцать шесть тоже были добровольцами из России?
— Да, в основном — казаки… А этот сантехник представлял себе войну пафосно — тупые враги бегут по полю, а ты из пулемета по ним — тра-та-та-та. Вот когда пехота идет по полю с закатанными рукавами, это означает одно — командир этой пехоты на все сто уверен, что те, кто сидит в окопах, почти все уже мертвы. А те, кто жив, поднимут руки вверх. И это — хороший командир, он знает, что сделал все, чтобы не было потерь. Но, прежде всего, он хорошо выучился военному делу.