– Итак, – сказал Тревор, выдувая свой “паровоз”, – твои родители пытались тебя убить?
– Мой папа четырнадцать лет тузил меня почем зря. Мама в основном обходилась языком.
– Почему ты оставался? Зах пожал плечами.
– А куда мне было податься? – Углом глаза он увидел, как Тревор кивнул. – Конечно, я все равно мог сбежать, когда мне было лет девять-десять. Но тогда меня бы всю жизнь ждали сплошь члены на кладбищах автомашин. Я дождался, когда сам смогу о себе позаботиться – помимо того, чтобы отсасывать кому ни попадя. Потом сбежал. Просто исчез в другой части города. Они никогда не пытались меня разыскать.
– Что это был за город?
Зах помедлил. Ему все еще не хотелось лгать Тревору, но он не мог начать рассказывать разные истории разным людям.
– Можешь не говорить, если не хочешь.
– Новый Орлеан, – сам не зная почему ответил Зах. – Но ты никому не говори.
– Ты в бегах или что?
Молчание Заха говорило само за себя.
– Я понимаю. Ты не думай, – продолжал Тревор, – я бежал от этого места семь лет. Но знаешь, со временем начинает тошнить от этого.
– Ага, поэтому ты возвращаешься, и это место пытается заставить тебя вышибить чужие мозги.
Тревор пожал плечами.
– Да я вроде никого не ждал.
Зах расхохотался. Он просто не мог ничего с собой поделать. У этого парня такой бардак в голове… но он умен и, несмотря на странную свою асексуальность, слишком уж красив. С мгновение Тревор смотрел на него, потом осторожно присоединился к смеху.
Они уже дружески ухмылялись друг другу, покачиваясь на облаках ганджи. Зах вдруг подумал о том, что, быть может, все-таки можно любить кого-то и заниматься любовью с ним же. Что-то в этой спонтанной улыбке на лице, которое не привыкло улыбаться, заставило его спросить себя, почему он всегда отказывал себе в удовольствии физически наслаждаться человеком, который ему небезразличен. Разве не чудесно было бы увидеть, как кто-то – ну ладно, кто-то вроде Тревора, – вот так улыбается только потому, что Зах знает, как сделать так, чтобы ему было хорошо? Возможно, это даже лучше, чем когда тебе отсасывает хорошенький, почти что анонимный незнакомец в задней комнате универмага в штате, который ты никогда больше и не увидишь.
Вероятно, нет. Вероятно, это закончится жестокими словами и слезами, болью, обвинениями и сожалениями, быть может, даже кровью. Таков почти гарантированный риск подобных отношений.
Но где и когда он решил, что именно на этот риск он не пойдет, если он с такой радостью шел – более того, искал, -другие?
Тревор пристально смотрел на него. Смотрел так, как будто собирался спросить “О чем ты думаешь?”, но не спросил, что обрадовало Заха. Он всегда ненавидел этот вопрос. Похоже, люди задают его только тогда, когда ты думаешь о чем-то, чем не намерен делиться.
Вместо этого Тревор как будто через силу спросил:
– Мы раньше встречались? Я тебя знаю? Он нахмурился, словно хотел задать совсем не этот вопрос, но не мог найти слов для нужного. Зах покачал головой:
– Не думаю. Но…
– Такое впечатление, что встречались, – закончил за него Тревор.
Загасив полусгоревший косяк, Зах убрал его в карман. Несколько минут они сидели в полном молчании. Ни один из них не хотел первым сказать слишком многое, слишком далеко завести словами эту странную идею. Зах размышлял о необратимости слов в реальном мире. Во многом он предпочитал простоту компьютерной вселенной, где по желанию все можно исправить и стереть, где на все твои действия система реагирует определенным, заранее известным образом.
Но там ты со временем натыкаешься на стену предсказуемости. Здесь же малейшее смещение семантики может превратить ситуацию в непредсказуемую, и это тоже манило его.
Дождь, почти было прекратившийся, вдруг снова пошел сильнее, хотя их все еще защищало переплетение ветвей ивы и винограда. Небо зарокотало нарождающимся громом, потом разверзлось. Внезапно хлынуло как из ведра.
Зах увидел свой шанс разрядить напряжение. Схватив Тревора за руку, он заставил его встать, заметив, как плоть Тревора одновременно тянется и съеживается от его прикосновения.
– Давай же! – подстегнул он.
– Куда?
– Разве ты не хочешь под душ? Вот он – наш шанс!
– Здесь?
– Конечно, почему нет? С дороги нас никто не увидит.
Зах вынырнул из-под занавеси ивовых ветвей, чтобы выбежать на пустой пятачок посреди заросшего двора. Он скинул кроссовки, стянул через голову рубашку и, убрав очки в карман, начал расстегивать штаны. Тревор выбрался следом.
– Ты что, собираешься раздеваться? – с сомнением спросил он.
Зах расстегнул последнюю пуговицу и дал упасть обрезанным под шорты штанам. Белья на нем не было. Тревор поднял брови,потом, пожав плечами, расстегнул джинсы и стянул их с узких бедер. Если он вырос в приюте, мужская нагота едва ли его испугает.
Дождь хлестал по их телам, смывая дорожную грязь и пыль ветшающего дома. Тревор казался всего лишь расплывчатым пятном, Зах едва различал, как он размахивает руками, будто танцует или совершает какие-то буйные взывания духам.
Зах подставил лицо дождю, давая ему заполнить усталые глазницы, смыть с губ привкус дыма. Он даже не сознавал, что улыбается как дурак, пока не почувствовал, как вода струится по его зубам и языку, сбегает вниз по горлу яркой серебряной рекой.
11
Кинси подтирал остатки воды, когда стали собираться ранние пташки. Терри закрывал “Вертящийся диск”, жалея, что в городе нет Стиви Финна. Новый парень напутал с инвойсом и заказал двадцать копий “Лимбо Лаундж” “Элоиз” – никому не известного альбома на редкость плохой музыки для стрип-клубов вместо двух, которые Терри собирался взять под спецзаказ. Теперь они сколько душе угодно могут слушать такую классику, как “Торчер Рок Бивер Шот” и потрясающий “Хути Сэппертикер” “Барбара amp; Бойз”.
Терри начал звонить в музыкальный магазин Пойнтдекстсра в Дерхеме, чтобы узнать, не нужна ли эта классика там, но потом решил “а пошло оно” и пошел покупать своей девушке пиво. Безвкусно раскрашенный закат залил центр городка пурпурным и алым светом, медленно темнеющие улицы блестели от дождя, прошедшего после обеда.
Один за другим вспыхивали уличные фонари. Терри вспомнилось лето два или три года назад, когда на город обрушилось нашествие сатурний. Огромные насекомые бились в окна и роились у фонарей, свет, отражавшийся от широких хрупких крыльев отбрасывал странные тени. Цвет их не походил ни на что еще существующее в природе- нежнейший серебристо-зеленый, будто звук эктоплазма или свечения радиации. Сломанные, порванные крылья. Высохшие до пустых оболочек мохнатые тела сугробами лежали на тротуарах и забивали водостоки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});