тоталитаризм не выход. Но где выход – не знаем по-прежнему”. <…>
Я вообще, честно говоря, давно не видел вознаграждённого трудолюбия, кроткой бедности, доброго и сильного героя со старым добрым демократизмом в крови. Попробуйте подставить на место Гарри Поттера нашего современного ребёнка. Наш Гарри Поттер не сочувствовал бы беднякам, презирал бы всех, у кого нет магических способностей, никогда не мучился бы совестью от того, что пришлось соврать учителю или нарушить школьные правила. Наш Гарри Пот-тер лапал бы Гермиону и нюхал клей “Момент”. Ибо у нас считается хорошим тоном близость к действительности. Мы не маги и ма-глы. Мы наги и наглы. <…>
справедливость должна хоть несколько раз восторжествовать в реальности. Потому что это единственное сказочное чудо, которое иногда бывает на самом деле. Если есть оно, ребёнок поверит во всё остальное. А пока он не верит современным сказкам. <…>
Чтобы у нас появился свой Гарик Порткин или свой Иванов с пропеллером, надо сначала выстроить хотя бы одну школу, где не травят талантливых и не собирают дань с родителей, и хотя бы одну крышу, на которой среди мусора хватит места для маленького домика с диваном и верстаком»[128].
Взаимодействие литературы и кино жизненно необходимо ещё и для тематического обогащения современной кинодраматургии. Ведь в прежние времена даже в таком развитом искусстве для детей, как советское, далеко не все вопросы, важные для воспитания ребят, находили какое-либо отражение. Между тем в современной детской литературе – и отечественной, и зарубежной – к этим темам обращаются всё чаще. Так, советское искусство для детей практически избегало того, что создаёт, по терминологии современных исследователей, «инаковость» ребёнка (от английского otherness) и возникающий в связи с этим барьер между ребёнком с проблемами развития и окружающими его людьми.
В русской дореволюционной литературе эту тему отразил только В. Г. Короленко в повести «Слепой музыкант» (экранизирована в 1960 г., реж. Татьяна Лукашевич). В советской же литературе и кино ребёнок-инвалид как персонаж и тем более протагонист практически не появлялся. Результаты не замедлили сказаться на росте коррекционных заведений для отказников в позднесоветское и постсоветское время, когда родители маленького инвалида, зачастую – не самые социально неблагополучные люди, в массовом порядке обнаруживали (и до сих пор обнаруживают) свою психологическую неготовность к исполнению родительских обязанностей такого рода. Самой страдающей стороной в этом становится ни в чём не виновный, но брошенный родителями больной ребёнок. Неудивительно: советское искусство, как и общество, десятилетиями предпочитало не замечать инвалидов, как будто в нашей стране их не существует. Не этим ли объясняется шок, который испытывает при рождении больного ребёнка иной наш соотечественник, как будто он – первый и единственный в мире, кого постигло такое горе; как будто ему нигде не найти ни сочувствия, ни помощи; как будто больной ребёнок отбрасывает и на него самого тень какой-то неполноценности? Не оставляя без внимания социальный аспект проблемы (низкий уровень дохода большей части населения, слабое развитие «безбарьерной среды» для инвалидов и т. д.), следует признать, что воспитание у молодых людей житейской мудрости и мужества в таких испытаниях – это дело и семьи, и школы, и общества, и искусства.
Между тем в зарубежной детской литературе тема детей-инвалидов, их отторжения социумом, вплоть до распада родительских семей в связи с их рождением (Марк Хэддон, «Загадочное ночное убийство собаки»; Миро Гавран, «Забытый сын»; Андреас Штайнхёфель и Шанталь Райт, «Спагетти-детективы»; Шарон Дрейпер, «Привет! Давай поговорим!»; Дж. Р. Паласио, «Чудо» и др.)[129], достаточно широко разработана. В этих произведениях нашла отражение особенность современной западноевропейской цивилизации, обращающая на себя внимание всех российских педагогов, приезжающих в страны Евросоюза для обмена опытом: чрезвычайно тщательно разработанная система обучения умственно отсталых детей и слабо развитая система подготовки детей особо одарённых. Так, герои повести «Спагетти-детективы» – мальчики-ровесники: один из них – умственно отсталый, а другой – вундеркинд. Вместе они раскрывают преступление, тем добиваясь всеобщего уважения. Безусловно, повышенная и пониженная одарённость – равно в природе вещей, нередко одно представляет собой оборотную сторону другого. Но характерно, что оба эти мальчика в начале повести предстают как изгои социума, привыкшего уважать стандарты и норму.
Некоторые из этих книг известны в России, имеют высокий рейтинг у юных читателей. Закрытые в советский период темы социально неблагополучных семей разрабатывают современные российские авторы. Так, некоторые книги Дины Сабитовой – «Цирк в шкатулке», «Где нет зимы» и др. – называют «детдомовскими повестями». Петербургская писательница Екатерина Мурашова, психолог по образованию, на основе своей профессиональной деятельности начала писать повести о детях с отклонениями умственного развития («Класс коррекции», «Уйти вместе с ветром» – в соавторстве с Марией Семёновой). Ирина Зартайская в повести «Я слышу!» рассказывает о дружбе слышащего мальчика с глухим. Повесть Екатерины Мурашовой «Класс коррекции» в 2014 г. была экранизирована Иваном И. Твердовским.
Добавим, что и отечественная, и зарубежная литература для детей успела коснуться тем, которые в нашем кино и сейчас находятся под негласным запретом. Так, всего того, что связано с межнациональными отношениями, в таком многонациональном государстве, как царская Россия, СССР или современная Российская Федерация, стараются избегать. Если герои нашей детской книги – ребята разных национальностей, то между ними может быть только дружба, олицетворяющая как товарищество индивидуумов, так и дружбу народов. В зарубежной детской литературе разработка таких тем тоже не особенно приветствуется, хотя обойтись без них нельзя, особенно в тех странах, где этнические коллизии выходят за рамки частных отношений. Так, в повести Энн Харрис «Звук го́ры» описываются события в Соуэто, вызванные переводом образования в тогдашней ЮАР на язык африкаанс, которого не знали не только студенты, но и многие преподаватели. Закон, принятый в интересах одной белой этнической группы, говорящей на африкаанс, вызвал расовые волнения, на фоне которых растёт и мужает героиня повести. Об этих событиях белые и чёрные авторы из ЮАР писали неоднократно, каждый рассматривал их со своей стороны…[130]
Немало сюжетов, связанных с проблемами взаимоотношений этнических групп и языков, дала постсоветская действительность, но, конечно, в кино, особенно игровом, ничего этого нет и появиться не может. Впрочем, можно напомнить о творчестве литовской (ныне петербургской) писательницы Марии Рольникайте, чьи книги о подростках, переживших Холокост, высоко оценивал, например, Илья Эренбург. Он считал их более полезными для наших читателей, чем знаменитый «Дневник Анны Франк», т. к. действие повестей Марии Рольникайте происходит на территории СССР. Описывая концлагеря, Мария Рольникайте, вопреки требованиям того времени, не только воспела героизм узников концлагеря, но и зафиксировала будничные подробности жизни заключённых. Сравнительно малая известность творчества этой писательницы объясняется ещё и тем, что в её книгах юные