Опять Ворошилов-Уссурийский. С местными чекистами заново проверяю связи разыскиваемого, шаг за шагом изучаю его поведение. И след «часовщика» наконец отыскался.
Ниточка поиска дотянулась от буфетчицы Шевелевой, у которой когда-то квартировал «часовщик». На наши вопросы она отвечала явно неохотно. Ничего подозрительного вроде бы за ним не замечала: постоялец был тихим, никуда не выезжал, знакомых не имел. Бывал только на работе — в промкомбинате, в магазинах да на рынке.
Но вот я и сотрудник особого отдела капитан Долотов, выйдя однажды из дома Шевелевой, повстречали у калитки почтальона — молодую разговорчивую женщину. Познакомились — она назвала себя Катей. Капитан Долотов пошутил, показывая глазами на ее почтовую сумку: «Вот и мы писем дождались». — «Писем нет, только газеты», — бойко ответила Катя. «Вы давно здесь работаете почтальоном?» — полюбопытствовал я. «Давненько. Лет десять. А что такое?» — «Квартиранта Шевелевой не знали?» — «Егора-то? Знала». — «Он получал газеты, письма?» — «Газеты получал, а вот письма… Не помню. Но если вас что-то интересует о постояльце, — улыбнулась она, словно извиняясь за свою память и лукаво поглядывая на окна дома Шевелевой, — то от хозяйки немного узнаете». — «Почему?» — «Да потому… Для Егора она была не только квартиросдатчики!» — Катя натянуто рассмеялась. «Простите, уж не вашей ли соперницей она была?» — подмигнул ей капитан Долотов. «Соперницей была, но не моей». — «А чьей же?» — «Егор больше знался с Иркой Супрун. — Катя вдруг покраснела: — Ну и бог с ними… Разболталась я с вами. Прощевайте…»
И часа не прошло — нам сообщили, что Ирина Владимировна Супрун, тридцати трех лет отроду, работает дежурной в городской гостинице, где характеризуется не лучшим образом.
Мы беседовали с Ириной в милиции на другой день после ее дежурства, часов в одиннадцать утра.
В кабинет вошла невысокая, начавшая, видно, недавно полнеть, настороженная, но с насмешливым взглядом, смазливая на вид женщина с накрашенными губами.
Разговор с ней сложился напряженный.
«Ирина Владимировна, садитесь, пожалуйста, мы хотим побеседовать с вами», — сказал я. «Что вам надо от меня? — Голос у нее оказался неожиданно грубым, словно прокуренным. — Опять нотацию будете читать?» — «Не понимаю, о чем вы говорите?» — «Чего уж там непонятно! Опять будете учить, кого и где мне любить, а кого стороной обходить. Это мое личное дело…»
Позже мы узнали, что администрация гостиницы в кто-то из сотрудников милиции не раз делали внушение легкомысленной Ирине, чтоб на работе с мужчинами — постояльцами гостиницы — была посдержаннее и поскромнее.
«Ирина Владимировна, — сказал я построже, — мы сотрудники госбезопасности, и нас интересует другое». — «Ишь, моей персоной уже и вы заинтересовались». — «Не столько вашей, сколько вашего знакомого». — «Ну коль так, тогда я пошла. — Она приподнялась со стула: — О других мне ничего не известно». — Она направилась к двери. «Постойте, Ирина Владимировна, взгляните на эти фотокарточки!» — Я положил на стол пять снимков одинакового размера, среди которых были «часовщик» и «барнаулец».
У нее, видать, проснулось вдруг женское любопытство — она наклонилась над столом, жадно впилась глазами в фотокарточки.
«Кого-нибудь знаете из этих людей?» — «Ежели и знаю — что с того?» — «Ирина Владимировна, должен вам разъяснить, что согласно закону каждый советский гражданин обязан давать правдивые объяснения представителям государственных органов. Прошу вас сесть и не капризничать!» — сказал я, напряженно улыбаясь.
Она села на стул, уже по-другому, внимательно оглядела снимки и, ткнув пальцем в «часовщика», сказала: «Вот этого знаю. Моргун Егор, часовой мастер, жил у буфетчицы Шевелевой. Остальных сроду не видала».
Она неожиданно притихла, сгорбилась, показалась старше своих лет, в модной ее прическе я заметил серебристые пряди волос.
Ирина Супрун рассказала, что с Егором Моргуном познакомилась в 1941 году. Он обещал на ней жениться, а сам на стороне погуливал. Они часто ссорились — то сходились, то расходились. Так все и тянулось до его отъезда из Ворошилова-Уссурийского в мае 1944 года.
«Куда он уехал?» — «Кто его знает. Мне сказал — на фронт едет, а Шевелевой — на Алтай, на свою родину». — «Письма от него вы получали?» — «Ни одного». — «Кто-нибудь присылал ему письма?» — «Всё — женщины. Одно я перехватила. Кажись, дома лежит. Как память о нем, паразите». — «Как попало к вам письмо?» — «Так получилось…»
В начале 1944 года она еще зналась с Егором Моргуном. Даже в дом Шевелевой, где он жил, ходила. Как-то пришла — не застала Егора. А в комнате, которую он снимал, лежало на столе письмо — не распечатанное, только что почтарка принесла. Ирина тут же из любопытства прочитала его и домой прихватила, чтоб уличить Егора во лжи: мозги ей пудрил, будто живет на свете один как перст. Дескать, вырос в детдоме, никого из родни нет, никогда не был женат, ни друзей, ни товарищей не имеет, с кем бы переписывался. А тут на тебе — письмо. Дома перечитала его — опять ничего не поняла. Писала не то любовница Егора, не то какая-то родственница его.
И мы тоже читали и перечитывали переданное нам Ириной Супрун письмо, содержание которого вызывало противоречивые суждения. Но оно было действительно главной ниточкой в том розыске. Да, этот листок, вырванный из ученической тетрадки в клеточку, таил в себе много загадок. Согласно почтовому штемпелю, письмо было опущено в почтовый ящик на станции Тайга Новосибирской области 18 апреля 1944 года. В Ворошилов-Уссурийский пришло 25 апреля того же года, в адрес Шевелевой, на имя Моргуна Егора Фроловича. Обратного адреса не было: в нижней половине конверта лишь неразборчивая подпись. По заключению экспертов-графологов, письмо и адрес на конверте написаны разными лицами. В тексте письма есть условности. Вот одна из них. «На днях переезжаем обратно, буду устраиваться на судоремонтный… Тебе сюда лучше не ехать. Может быть, приедешь в Одессу, как ее освободят… Буду рада хотя бы временами видеть тебя…»
Письмо мы так «расшифровали». Его писала женщина — мать, сестра, подруга либо сообщница, которой известны какие-то неблаговидные, а возможно, и преступные дела «часовщика», поэтому она не считает целесообразным, чтобы он жил в одном с ней городе.
Далее. Автор письма — близкий человек «часовщика»: старательно оберегает его и желает хотя бы временами видеться с ним. Заметны намерения автора письма устроиться на судоремонтный завод. Когда писалось письмо, Одесса еще не была освобождена от фашистских захватчиков — его автор, вероятнее всего, переезжает в Николаев или Херсон.