обстоятельный ответ. С начала переписки, пока еще заочной, Деррида полностью доверяется Бунуру. Говоря о своем положении, которое он сам считает неудобным, Деррида не пытается скрыть свою ранимость и колебания:
Ваше письмо тронуло меня больше, чем позволила бы признать скромность. Ничто не может воодушевить меня так же, как знание о том, что я был услышан вами – услышан с той доверительной и щедрой симпатией, которую вы захотели мне засвидетельствовать. Будьте уверены, что я ценю это, ведь мое восхищение вами давно меня к этому подготовило. Я как никто другой нуждаюсь в вашем поощрении, в вашем авторитете. По тысячам причин, а особенно потому, что я живу в обществе… философов и на краю другого общества – парижской литературы, – в котором я чувствую себя очень плохо, очень одиноко, в постоянной опасности, порождаемой недоброжелательностью и недоразумением, так что мне неизменно хочется повернуться спиной, но я не знаю точно, к чему именно. Я люблю преподавание, но оно меня немного утомляет и, по сути, отвлекает (в той мере, в какой дает мне весьма достойное алиби и возможности для так называемого успеха) от того, что, как я уже чувствую, является для меня важным, от того, что я хотел бы писать и для чего мне нужно жить другой жизнью[302].
Бунур и Деррида встречаются в Париже весной 1964 года. С этого момента дружба между молодым философом и «дозорным этого странного пути», которым, с его точки зрения, является Габриэль Бунур, становится особенно тесной. Деррида взволнован и одновременно смущен тем, что ему уделяется столько внимания, «щедрость, сила и требовательность которого ему давно» известны.
Помимо ощущения смелости, порождаемого близостью к вам, которое меня успокаивает и подкрепляет, есть, конечно, и взволнованность, которая рождается в нас потому, что мы знаем, что взволнованы вместе, выставлены, назначены одному и тому же ветру, присутствию одной и той же угрозы, того же вопрошания. Вот почему для меня в жизни так важно то, что, прочитав вас, я встретился с вами и мы смогли поговорить[303].
Наиболее важную статью этого периода Деррида посвятит Эммануэлю Левинасу. Это первое основательное исследование работ этого философа, родившегося в Литве в 1906 году (Левинасу, таким образом, 58 лет на момент выхода статьи). Левинас, друг Бланшо с 1920-х годов, ученик Гуссерля, а потом и Хайдеггера, всю Вторую мировую войну провел в лагерях в Германии. В 1947 году он публикует первую большую работу «От существования к существующему». Затем он регулярно принимает участие в конференциях в Философском коллеже, параллельно руководя нормальной школой Всемирного израильского союза. Его диссертация «Тотальность и бесконечное» издается крошечным тиражом в 1961 году в Гааге, в издательстве Нейхофа. Благодаря Полю Рикеру Деррида вскоре узнает об этой работе, о чем он напомнит ему в одном позднем письме:
Я вспоминаю день, который, думаю, вы забыли (это был 1961 или 1962 год, я тогда был вашим ассистентом по общей философии в Сорбонне): мы шли по вашему саду. Вы только что прочитали «Тотальность и бесконечное», до защиты этой диссертации в совете, в котором, как мне кажется, вы состояли. И вы говорили мне об этой «большой книге» как о важнейшем событии. Я ее тогда еще не прочитал и знал из Левинаса только его «классические», хотя и поразительные, работы о Гуссерле, Хайдеггере и т. д. Следующим летом я тоже прочитал «Тотальность и бесконечное» и начал набрасывать большую статью, а потом и другую – мысль эта меня уже не оставляла[304].
Деррида пользуется относительным спокойствием лета 1963 года, чтобы написать статью «Насилие и метафизика. Очерк мысли Эммануэля Левинаса». Но, перепечатав ее на машинке, он тут же понимает, что она «очень, слишком длинная»[305]. И Мишель Деги тотчас подтверждает это, как только знакомится с текстом: «Ты написал целую книгу! С твоей системой сносок тут в сумме около сотни страниц»[306]. Так что либо Деррида согласится сократить свое исследование примерно до 30 страниц, с чем ему может помочь Деги, либо он должен искать издателя, чтобы выпустить его отдельно. Но второй вариант, несомненно, сложно воплотить на практике, поскольку в то время Левинас еще не особенно известен.
В начале декабря Мишель Деги снова принимается убеждать Деррида, но уже не так уверенно: «Что бы ты сказал, если бы я предложил… обрезать и искромсать твою статью? Будешь ли ты и правда безмерно страдать, если она благодаря усилиям другого выйдет усеченной и ужатой, как голова бушмена?»[307] Затем и Жан Пьель просит Деррида попробовать отредактировать статью, потому что ему представляется «необходимым без промедления напечатать в Critique статью о Левинасе»[308]. Он пользуется этим случаем, чтобы сказать Деррида, что очень ценит сотрудничество с ним и что все его проекты 1964 года будут обязательно приняты.
Деррида обсуждает этот «чудовищный» текст с Мишелем Деги, раздумывая о возможности уменьшить его, не повредив сути. Однако жертвы, на которые пришлось бы пойти, слишком велики. 30 января он отказывается публиковать свое исследование в Critique, надеясь, что Пьель не будет слишком зол на него за это: «Я пользуюсь этим случаем, чтобы еще раз сказать вам, насколько рад тому, что могу сотрудничать с Critique и что прием, который оказывает мне главный редактор, я считаю честью»[309]. В конце концов статью «Насилие и метафизика. Очерк мысли Эммануэля Левинаса» соглашается опубликовать Жан Валь в двух выпусках Revue de métaphysique et de morale.
Начало этого текста еще больше, чем в «Силе и значении», отличается возвышенным, властным тоном, который совершенно не подходит для критической рецензии. На первых страницах, впрочем, речь идет даже не о Левинасе, а о философии как таковой:
Умерла ли философия вчера, после Гегеля, Маркса, Хайдеггера или Ницше – так что ей еще только предстоит направиться к смыслу своей смерти, – или же она всегда только и жила тем, что чувствовала свое приближение к смерти… умирает ли она однажды, внутри истории, или же она всегда жила в агонии, насильственным образом открывая историю и выставляя свою собственную возможность против не-философии… есть ли у мысли некое будущее по ту сторону своей собственной смерти или смертности, или же, как сегодня можно услышать, это будущее еще только должно прийти, исходя из того, что еще сохранилось в философии; так что странным образом у самого будущего еще есть будущее, – все это вопросы, на которые не ответишь[310].
Далее Деррида