государственная башка-то!
А способ до того действительный, до того дешёвый, что надо бы за границей патент взять, да, к глубокому сожалению, Фёдор Алексеевич Кульков не может сейчас за границу выехать — сидит, сердечный друг, за свой опыт. Нет пророка в отечестве своём.
А против бюрократизма Фёдор Кульков такой острый способ придумал.
Кульков, видите ли, в одну многоуважаемую канцелярию ходил очень часто. По одному своему делу. И не то он месяц ходил, не то два. Ежедневно. И всё никаких результатов. То есть не обращают на него внимания бюрократы, хоть плачь. Не отыскивают ему его дела. То в разные этажи посылают. То «завтраками» кормят. То просто в ответ грубо сморкаются.
Конечно, ихнее дело тоже хамское. К ним, бюрократам, тоже на день, может, по сто человек с глупыми вопросами лезет. Тут поневоле нервная грубость образуется.
А только Кульков не мог входить в эти интимные подробности и ждать больше.
Он думает:
«Ежели сегодня дела не окончу, то определенно худо. Затаскают ещё свыше месяца. Сейчас, — думает, — возьму кого-нибудь из канцелярского персонала и смажу слегка по морде. Может, после этого факта обратят на меня благосклонное внимание и дадут делу ход».
Заходит Фёдор Кульков на всякий случай в самый нижний, подвальный этаж, — мол, если кидать из окна будут, чтоб не шибко разбиться. Ходит по комнатам.
И вдруг видит такую возмутительную сцену. Сидит у стола на венском стуле какой-то средних лет бюрократ. Воротничок чистый. Галстук. Манжетки. Сидит и абсолютно ничего не делает. Больше того, — сидит, развалившись на стуле, губами немножко свистит и ногой мотает.
Это последнее просто вывело из себя Фёдора Кулькова.
«Как, думает, государственный аппарат, кругом портреты висят, книги лежат, столы стоят, и тут наряду с этим мотанье ногой и свист — форменное оскорбление!»
Фёдор Кульков очень долго глядел на бюрократа — возбуждался. После подошёл, развернулся и дал, конечно, слегка наотмашь в морду.
Свалился, конечно, бюрократ со своего венского стула.
И ногой перестал мотать. Только орёт остро.
Тут бюрократы, ясное дело, сбежались со всех сторон — держать Кулькова, чтоб не ушёл.
Битый говорит:
— Я, говорит, по делу пришедши, с утра сижу. А ежели ещё натощак меня по морде хлопать начнут в государственном аппарате, то покорнейше благодарю, не надо, обойдёмся без этих фактов.
Фёдор Кульков, то есть, до чрезвычайности удивился.
— Я, говорит, прямо, товарищи, не знал, что это посетитель пришедши, я думал, просто бюрократ сидит. Я бы его не стал стегать.
Начальники орут:
— Отыскать, туды-сюды, кульковское дело!
Битый говорит:
— Позвольте, пущай тогда и на меня обратят внимание. Почему же такая привилегия бьющему? Пущай и моё дело разыщут. Фамилия Обрезкин.
— Отыскать, туды-сюды, и Обрезкино дело!
Побитый, конечно, отчаянно благодарит Кулькова, ручки ему жмёт:
— Морда, говорит, дело наживное, а тут по гроб жизни вам благодарен за содействие против волокиты.
Тут быстрым темпом составляют протокол, и в это время кульковское дело приносят. Приносят его дело, становят на нем резолюцию и дают совершенно законный ход.
Битому же отвечают:
— Вы, говорят, молодой человек, скорей всего ошиблись учреждением. Вам, говорят, скорей всего в собес нужно, а вы, говорят, вон куда пришедши.
Битый говорит:
— Позвольте же, товарищи! За что же меня, в крайнем случае, тогда по морде били? Пущай хоть справку дадут: мол, такого-то числа, действительно, товарищу Об-резкину набили морду.
Справку Обрезкину отказали дать, и тогда, конечно, он полез к Фёдору Кулькову драться. Однако его вывели, и на этом дело захлохло.
Самого же Кулькова посадили на две недели, но зато дело его благоприятно и быстро кончилось без всякой волокиты.
1927 г.
Михаил Ефимович Кольцов (1898–1942)
Демократия по почте
Избирали президиум, избирали почётный президиум.
Избирали мандатную комиссию, избирали редакционную комиссию. Просили избранных товарищей занять места. Занимали места. Оглашали приветствия. Пели «Интернационал». Просили в зале не курить. Делали обеденный перерыв. Обедали. Опять заседали. Слушали приветствия. Принимали подарки. Ораторы, разгорячённые, в мыле, опустошали графины. В президиум стрелой летели озабоченные записки: «будет ли кино?»; «отчего у оратора зуб со свистом?»; «объявите перерыв, — оратор очень скучно говорит»; «я третий раз прошу слова, а вы меня затираете»;
«почему не избран в почётный президиум Анри Барбус?»… Словом, сыр-дарьинская окружная партийная конференция заседала.
Тов. Ушаков, ответственный секретарь и руководитель организации, зорким оком опытного лекаря наблюдал за пульсом, температурой и общим состоянием своей паствы.
Несколько раз закоченевшие от сидения и речей делегаты взывали о закрытии прений. Сыр-дарьинский вождь делал из этих записок кораблики и окунал их в чернильницу.
— Ещё пусть потреплются. Не взопрели ещё. Сок из них не вышел.
— Устали все очень. Смотри, многие уже второй день на конференцию не приходят. Надо бы кончать.
— Никак нельзя. Худо-бедно, а ещё день — полтора пусть помусолят.
— Так ведь потом ещё с резолюциями возня!
— Ерунда, дело знакомое. Резолюцию тогда надо вынимать, когда народ при последнем издыхании. Тут ещё человек двадцать совсем свежих, вон, один, чудак, даже смеётся. А этот яблоко грызёт, как ни в чем не бывало! Пусть их укачает дотошна, тогда можно и с резолюциями.
На седьмой день конференция была совсем готова. Половина делегатов позеленела от слушания речей, как от морской болезни. Другая половина нейтрально дремала или делала покупки по чимкентским магазинам.
И тогда мудрый товарищ Ушаков встал, небрежно держа на ладони толстую пачку листов.
— Товарищи! Тут вот у меня резолюции… О задачах парторганизации, о конфискации имущества у баев-полуфеодалов, ну, там и о работе окружкома… Я думаю, народ устал, вопрос ясный, так что разрешите не оглашать? А?
Конференция встрепенулась. Измолоченные делегаты хмуро переживали внутреннюю борьбу.
— Надо бы всё-таки, того… прочесть. Неудобно как-то — не читая.
Ушаков игриво сощурил глаза.
— Собственно говоря, читать особенно незачем, одна формальность. Всё всем известно, притом публика тут вот жалуется — очень устали. Так, может, не читать, а?
— Может, прочтём, товарищ Ушаков? Уж всё равно, столько сидели — посидим ещё…
— Если хотите, прочту, пожалуйста, мне что… Только уж не пеняйте, они у нас во какие!
Окружной секретарь угрожающе взмахнул стопой густо замаранной бумаги. По рядам прошла опасливая дрожь.
— Ладно, чего там; пожалуй, не стоит,