Читать интересную книгу Тевтонский орден. Крах крестового нашествия на Русь - С. Шумов

ОСНОВАНИЕ УНИВЕРСИТЕТА В БЕРЛИНЕ

Национальная роль немецких университетов

В августе 1807 г. прусский король Фридрих-Вильгельм III принимал на частной аудиенции в Мемеле, где он проживал, ожидая позволения возвратиться в Берлин, доктора Шмальца, профессора из Галле, которого Наполеон отстранил от должности на другой же день после Иенской битвы. Государь, выгнанный из своей столицы, отнесся благосклонно к профессору, прогнанному с своей кафедры. Правда, он согласился не на все, чего просил у него доктор Шмальц. Доктор хотел, чтобы университет был перенесен из Галле в Берлин; но Галле вместе с герцогством Магдееургским отошло к Вестфальскому королевству, где царствовал Жером Бонапарт, и отделить оттуда моральное существо, называемое университетом, было невозможно, не возбуждая гнева Наполеона, которому тогда «достаточно было свистнуть», по словам Гейне, «чтобы Пруссия перестала существовать». Фридрих-Вильгельм отпустил однако же своего гостя удовлетворенным, ибо он обещал ему основать новый университет в Берлине. «Государству нужно, — сказал он, — вознаградить себя за материальный ущерб поднятием духовных сил». Это прекрасные слова и нет никакого основания предполагать, чтобы король думал иначе, чем говорил. Гогенцоллерны слишком долго оставались в самом скромном положении и слишком были умны, чтобы пренебрегать какою бы то ни было силою. Все они ставили выше всего силу материальную, но почти все оказывали уважение и умственной силе. Кроме того, мысль, что основание национального университета может служить одним из самых действительных средств поднять Пруссию после Иенского погрома, являлась в этой стране очень естественной, и король в своем разговор с доктором Шмальцем только выразил взгляд очень многих из своих подданных.

Немецкие университеты, в самом деле, принимали всегда деятельное участие в национальной жизни с того самого времени, когда первый из них был основан в Праге в XIV в. по образцу процветавшей тогда «Парижской школы». Никогда ни одно учреждение, перенесенное из чужой страны, не пускало на новой почве более глубоких и крепких корней. С XV века университеты начинают играть важную роль; новые идеи, волнующие умы, находят в них убежище от преследований, а когда приходит для этих идей благоприятное время, то университеты же высылают армии их поборников. В XVI в. университеты — поле сражение: мятежный клик Лютера раздается из Виттенберга, и там же появляются Отцы новой церкви, а наряду с ними и первые наставники, внесшие в науку прежде неизвестную свободу мышление и открывавшие этим новые научные горизонты. Однако католицизм, захваченный сначала врасплох, успел оправиться и стал энергично защищаться тем же самым оружием, каким его поражали враги. Оба лагеря основывают новые школы и преобразовывают старые: Лютер полагает, что нет дела, более достойного папы и императора, или, переводя точнее, «ничего более первосвященнического и более императорского», как серьезная реформа университетов. За души боролись тогда так же, как и за земли: грому пушек на поле битвы вторила перестрелка аргументами в аудиториях, и школа воздвигалась против школы, как крепость против крепости. Может быть, ни в какое другое время умственные силы не бывали в подобном почете.

Правда, после борьбы наступил период усталости и истощение. Не одни материальные силы Германии были подорваны Тридцатилетней войной: остатков умственной энергии в маленьких государствах, переживших грозу, едва хватало на работу восстановления развалин. Вместе с этим жизнь эгоистически сузилась, и университеты, увлекаемые общим роком, пришли в такой же упадок, как и сама Германия. В Тюбингене, в Виттенберге, в Лейпциге богословие вырождается в сварливую полемику. Пиэтисты и ортодоксальная школа пошло и злостно перебраниваются между собой, вплоть до дня появления протестантского рационализма; этот новый враг объединяет их тогда в чувстве общей ненависти — ужасной ненависти, на какую способны только немецкие ханжи. С исчезновением свободы совести исчезла и свобода в науке, уступив место тяжкой формалистике и педантической эрудиции. Пробуждение умственной жизни в Германии нужно ждать до конца XVIII в. Но зато пробуждение это было блистательно. Геттинген открывает плодотворный период своих исторических открытий; Лейпциг гордится любовью к классической древности, и его школа критики проливает новый свет на эту эпоху; в Иене Шеллинг, ученик Спинозы и предшественник Гегеля, преподает ту поэтическую философию природы, которая недолго, правда, могла удовлетворять умы, но дала изумительный толчок успехам естественных наук; в Кенигсберге Иммануил Кант, после многолетнего упорного труда над Критикой чистого разума, издает эту знаменитую книгу; Германия употребляет восемь лет, чтобы понять ее, но, раз понявши, так увлекается любовью или ненавистью к ней, что со времени Лютера не видно было подобного волнение умов в немецком обществе. А кругом этих светил группировалась целая плеяда второстепенных, но все же крупных талантов — ученых, писателей, философов. Привлекая горячим словом к подножию своих кафедр толпы жаждавшей знания молодежи, такие наставники становятся предметом всеобщего внимания и возвращают немецкой нации чувство собственного достоинства в то самое время, когда Священная Германо-Римская Империя погибает от старческого истощения при единодушном презрении и насмешках. Давно уже в этой развалин не осталось ничего святого, ничего германского, ничего римского и ничего императорского, и всякий раз, когда она пробовала вмешиваться в какие-нибудь дела, оказывалось, что она живет «задним числом и задним умом».

Итак, университеты были в полном разгаре деятельности, когда налетела буря, снесшая с лица земли старую Империю и потрясшая до основания даже молодое прусское государство. Нет ничего удивительного, поэтому, что у государя могла явиться мысль привлечь университеты к делу возрождения страны. А из всех немецких государей Гогенцоллерны лучше всего понимали, какую службу может сослужить вовремя и на месте основанный университет. Они прибегали к этому средству во все решительные моменты прусской истории. Швырнув прочь знаки своего гроссмейстерского достоинства и приняв лютеранство, чтобы стать герцогом, Альбрехт Гогенцоллерн основывает Кенигсбергский университет с миссией распространять на восточном берегу Балтийского моря то учение, которому герцог был обязан короной. Вступив во владение первыми Прирейнскими землями, присоединенными к Пруссии, Великий Курфюрст Фридрих-Вильгельм учреждает университет в Дюисбурге, чтобы облагородить, если можно так выразиться, новую провинцию и заставить ее оценить честь подчинения государю-курфюрсту Священной Империи, а также чтобы привязать к себе поколения, которым предстояло воспитываться в доме, носившем на фронтон надпись: Friderici Guilelmi flcademia. Фридриху-Вильгельму, впрочем, этого было мало: не последнее место в ряду его исторических странностей занимает проект основания в Берлине «университета народов, наук и искусств», свободного убежища умов, открытого для всех научных доктрин, для жертв всех религиозных гонений, для евреев и магометан одинаково с христианами, для неверующих одинаково с верующими. Он хотел, чтобы этот университет служил «связью между умами, престолом муз, оплотом мудрости, этой верховной владычицы мира». Международный договор должен был обеспечить ему благодеяния нейтралитета, чтобы «шум оружия не заглушал голоса Муз». Преподавание в нем предполагалось оставить свободным от всякого контроля; управление должно было находиться в руках консулов, избираемых профессорами. Университету предполагалось дать все судебные права; подчинялся он одному курфюрсту и при том непосредственно. У него должны были иметься своя библиотека, своя типография, способная печатать на всех языках, свои лаборатории, свои больницы, своя церковь. Любопытная мечта, и даже больше, чем мечта, ибо курфюрст издал уставную грамоту этой великой школы! Так заплатил он на свой образец дань моде XVII века, усиленно «мечтавшего об Атлантиде». Про нашего Генриха IV, у которого с Фридрихом — Вильгельмом много сходства, рассказывают, что он мечтал о вечном мире. Другие, как Фенелон, измышляли такое государство, в котором бы царствовала безусловная справедливость. В Германии, классической стран педагогии — ибо в каждом немце есть доля педагога — Атлантидой являлся идеальный университет, столь же неосуществимый, как в вечный мир или царство безусловной справедливости.

Преемник Великого Курфюрста основал в 1694 г. университет в Галле. Фридрих примкнул к великой коалиции, направленной против Людовика XIV, и чтобы заслужить титул короля, который он принял несколько лет спустя, он хотел сразу покрыть себя двойной славой: на поле брани и на ниве просвещения. Вот почему, когда Гейдельберг, это древнее святилище немецкой науки, был разрушен французским нашествием, Фридрих заявил требование, чтобы честь учреждение нового университета на место исчезнувшего была предоставлена курфюршеству бранденбургскому. Присутствуя со всем своим двором при открытии этого университета, он сказал: «Я не стал думать о крупных тратах, сделанных мною на армию и на оборону страны. Стоя под оружием, при громе барабанов, открыл я для Муз это свободное убежище, ибо только науки делают человека человеком и дают ему отечество на земле». Он захотел быть почетным ректором нового университета. Странный союз милитаризма с педагогией! Раньше короля-сержанта Пруссия управлялась королем-ректором.