и обозы беженцев... А вы кто? Откуда?
— Мы московская экспедиция. Но сейчас из Астрахани. Едем навстречу армии. Везем оружие, обмундирование, продукты, медикаменты.
— О, це гарно! Мы тут с голоду мрем. Почти всех лошадей поели... Далеко ли до Астрахани?
— Уж близко. Да вы отдохнете в Михайловке, это рядом... А что слышно про Кизляр?
— Не знаем, товарищ комиссар. Ничего не знаем. Слышно было, что там сражались кочубеевцы. А больше ничего...
— Оскар! — обратился Киров к Лещинскому. — Десять госпитальных фургонов в твоем распоряжении. Кроме того, возьми машину с обмундированием, машину охраны с пулеметами, продовольствие, две кухни.
— Понимаю.
— Вместе с товарищем Пилипчуком встретите отряд и разместите в Михайловке. Тяжелораненых и больных отправь в Астрахань. Тех, кто способен сражаться, хорошо одеть, подкормить и держать в резерве под командованием товарища Пилипчука. Сам, как отправишь раненых и больных, с машинами и охраной выезжай нам вдогонку, мы будем пробираться к Кизляру.
— Есть! — козырнул Лещинский и, кивнув Бутягину, пошел вместе с ним отбирать машины и людей...
Пилипчук крикнул своим:
— Скачите, хлопцы, до отряду. Скажите, что Астрахань близко, что за бугром их ждут теплые хаты и горячий борщ та доктора...
Через некоторое время пришел Бутягин и доложил Кирову, что его приказание выполнено.
Киров посмотрел на приближающийся живой поток, повернулся к Пилипчуку:
— Ну, товарищ Пилипчук, сам встречай свое войско. Товарищ Лещинский поможет тебе разместить людей. Занимайте дома богачей без всяких разговоров. Если кто окажет сопротивление — применяйте оружие. Сам бы остался с вами, да надо ехать.
— Спасибо, товарищ комиссар! Спасибо за ласку! А как будет твоя фамилия?
— Киров! — пожимая Пилипчуку руку, сказал Сергей Миронович. — Будем знакомы. Я надеюсь, мы еще повоюем вместе...
Опять потянулась длинная, разбитая, унылая дорога в бескрайних снежных просторах. Ни жилья, ни человека, ни зверя. Тишина и однотонный рокот машин. Тишина тревожная, пугающая...
Киров, сидя рядом с шофером, мобилизованным еще в Москве, пытался завести разговор, но тот отмалчивался, отвечал односложно. Думал о доме, о голодающих ребятишках. Да и о чем было говорить, когда ехали в неизвестность...
Начало смеркаться. Ехать стало трудней. А Киров отдал приказ, чтобы не зажигать фар, это могло привлечь внимание врага. Сумеречная степь еще больше пугала. Из невидимой балки, из-за бугра могли неожиданно напасть. Красноармейцы не отходили от пулеметов.
Дорога стала подниматься на бугор, и вдруг перед глазами открылся поселок с манящими огоньками. Колонна остановилась.
На трехколесном мотоцикле, оснащенном пулеметом, вперед выехала разведка. Намерзшиеся красноармейцы, врачи и фельдшера нетерпеливо ждали зеленой ракеты.
Разведчики давно уже скрылись в поселке, а ракета все не взлетала и не взлетала...
Но вот послышался стрекот мотора, мелькнул свет фары. Это мчался мотоцикл...
Разведчики доложили, что белых в поселке нет, и колонна начала спускаться с бугра. Люди повеселели, надеясь, что они ночь проведут в тепле.
2
Из поселка, калмыцкого названия которого никто не мог запомнить, выехали чуть свет, подкрепившись горячим супом и кашей. Две походные кухни везли с собой. Было тихо, безветренно. Легкий морозец приятно бодрил. Где-то в конце колонны красноармейцы даже затянули песню.
К полудню потеплело и повалил снег. Вначале он был реденький, пушистый, а потом стал гуще и гуще: сыпал как из гигантского решета большими липкими хлопьями. В десяти шагах нельзя было разглядеть машину. Пришлось зажечь фары и растянуть колонну, чтобы грузовики не побили друг друга.
Так ехали часа полтора, несколько раз сбивались с дороги и искали ее ощупью.
Бутягин предлагал остановиться, устроить привал, переждать снегопад. А Киров, помня, что впереди должно быть большое селение, приказал ехать дальше.
Снег валил все гуще и гуще, и невозможно было предвидеть, когда кончится метель.
Вдруг передняя машина встала. Затормозили вторая и третья. Остановилась вся колонна.
Киров распахнул дверцу. Над приглушенным рокотом моторов слышался густой многоголосый рев, словно бросилась в атаку целая дивизия.
— Туши фары! — крикнул он подбегавшему Бутягину. — Занять оборону! — Команда пронеслась по колонне — огни погасли.
А рев все нарастал и нарастал. Однако стрельбы не было слышно.
— Что же это такое, ведь ни одного выстрела? — спросил Киров.
— Значит, свои, — улыбнулся Бутягин. — Я пойду навстречу.
— Возьми людей и ракетницу. Если враги — подашь сигнал.
— Понял! Хорошо!..
Взяв с собой взвод красноармейцев с ручными пулеметами, Бутягин пропал в снежной коловерти. А гул и рев огромной толпы все усиливался, катился громом.
И Киров понял, сердцем почувствовал, что это не яростный крик атакующих, а вопль отчаяния и надежды. Вопль голодной изнемогающей толпы, бывшей когда-то Одиннадцатой армией.
— Огня не открывать! — подал он команду через вестового. И подошедшему к нему Атарбекову сказал: — Распорядись, Георгий, чтобы затопили кухни и разожгли костры, надо людей отогревать.
— Может, выставить заслоны из пулеметчиков?
— Где? Ведь ничего же не видно. Побьют своих. Организуй еду и обогрев, это сейчас важнее всего.
3
Скоро колонну с обеих сторон обступили изголодавшиеся, изнуренные люди в шинелях. Некоторые были с винтовками за плечами, а большинство без оружия, с опухшими от голода лицами.
Подошел Бутягин с охраной.
— Что удалось выяснить? Преследуют ли их белые?
— Говорят, нет. Только казацкие разъезды рыщут по степи.
— Велик ли обоз?
— Никто не знает...
Прибежал запыхавшийся Атарбеков:
— Кухни разожгли, подогревают обед. Развели три костра.
— Мало. Разве нет больше дров?
— Дров — два фургона. Боюсь демаскировки.
— Говорят, белые не преследуют. Разводите десятки костров. Организуйте выдачу хлеба, консервов. Только чтобы был порядок — установите очереди. Горячую пищу — раненым и больным.
— Есть! — козырнул Атарбеков и побежал в конец колонны.
Скоро в степи, подальше от грузовиков, на утоптанном снегу запылали костры. К ним бежали, шли, ползли закоченевшие красноармейцы. В котелках растапливали снег, кипятили воду, грелись, подступая к самому огню.
Киров с Бутягиным и охраной пошли навстречу угрюмо катящемуся потоку.
Красноармейцы — завьюженные, заснеженные, тяжело переставляя ноги, шагали вразнобой, брели, как белые призраки.
Пропустив мимо несколько разрозненных, сбившихся в бесформенные кучи отрядов, оба вдруг увидели пятерых красноармейцев, всех в снегу, которые шли выстроившись в шеренгу, резко наклонившись вперед.
Всмотревшись, Киров сказал:
— Гляди! Они за веревки тянут сани.
Красноармейцы везли крестьянские розвальни, в которых кто-то лежал, укрытый тулупом, занесенный снегом.
— Кого везете, товарищи? — крикнул Киров.
— Командира! — угрюмо ответил крайний красноармеец. И