и не объяснила!
Девушка оглянулась, подалась назад, чтобы его видеть.
— Я же просила, чтобы мы об этом больше не вспоминали, пап. Сжалься надо мной, бога ради!
Только теперь Колен Руа понял, какую цену ей придется заплатить через год. Клер не любила будущего мужа. Только что в черных глазах дочери он прочел затаенный гнев, горечь отречения. Расстроенный, он вернулся в цех.
* * *
Прошел месяц. Близился конец июня. Солнце заливало долину своим слепящим светом. У подножия скал, на камнях, между зарослями диких левкоев грелись, свернувшись кольцами, гадюки. Вода в реке текла медленнее обычного. На соседних холмах принадлежащие Жиро поля укрылись белесым ковром поспевающей пшеницы. В этом году жатва обещала быть ранней…
Бертий и Клер саду предпочли прохладу своей спальни, где, обмахиваясь веерами, неутомимо обсуждали будущее. Комната хорошо проветривалась, и с потолочных балок свисали многочисленные букеты сухих цветов.
Чтобы чем-то занять руки и, что еще важнее, голову, Клер с удвоенным усердием занялась сбором лекарственных трав.
— Я каждое утро просыпаюсь с мыслью, что ты зря это сделала, — прошептала юная калека. — Как можно выходить замуж за человека, которого не любишь? И хуже всего — когда ты твердишь, что это ради нас, ради меня! Какая мне разница, если я все равно уйду в монастырь?
— Сменим тему! — оборвала ее Клер. — Я получила год отсрочки. Папа сжег долговую расписку, а я — я не пешка, которую игрок ставит, куда ему заблагорассудится. Я согласилась на этот брак, я заключила с Фредериком контракт. По своей собственной воле! Я не потерплю, чтобы эти господа мною распоряжались!
Бертий нервно сморгнула:
— Ты относишь к «этим господам» и отца тоже?
— Да, но его я простила. Я знаю, что он повел себя так, потому что не знал, как быть, и очень испугался. И потом, год — это долго. За год много чего может случиться. Но даже если я умру, отец ничего не будет должен Фредерику!
— Чушь! — воскликнула Бертий. — Запрещаю тебе так говорить. Лучше б сходила к Базилю, узнала, как поживает Жан.
Клер обеспокоенно прижала палец к губам.
— Чш-ш-ш! Мама может услышать! Он наверняка уже уехал. Я сто лет даже имени его не произношу… Когда он прикасался ко мне, это было так странно, даже немного болел живот… Я потом думала о нем день напролет, и сердце стучало, как сумасшедшее…
Чуть завидуя кузине, Бертий отвечала тихо:
— Я почувствовала что-то похожее, когда Бертран Жиро поцеловал мне руку, помнишь? Он коснулся губами моих пальцев — нежно, и было так приятно…
Она улеглась на постель, закинула руки за голову. На ней была шелковая ночная рубашка без рукавов, открывавшая подмышки с белокурым пушком волос. «Какая жалость, что это изящное, красивое тело никогда не узнает сладости мужских ласк!» — подумала Клер.
Ни Ортанс, ни Колен, ни даже Базиль представить не могли, какими признаниями, романтическими мечтами и дерзновенными речами обмениваются кузины, связанные друг с другом жестокой судьбой. До несчастного случая, лишившего Бертий родителей, она и Клер виделись всего раз — на похоронах деда по отцовской линии. Брат Колена Руа очень молодым уехал на юг Франции и Шаранту посетил только по этому случаю.
— Расскажи еще про Понриан! — попросила Бертий. — Множество книг, статуэтка Дианы…
— Ты будешь жить там со мной! — объявила Клер. — И сможешь любоваться всеми этими красотами, пока тебя от них не затошнит!
Во дворе залаял Соважон. Послышался голос Фолле, который звал пса, потом еще один — звучный, низкий. Клер спрыгнула с кровати.
— Это Базиль! Но он же никогда не приходил на мельницу! Я вниз!
Она слетела по ступенькам, как была, босая. Пробежала через кухню. Этьенетта начищала медный таз, потому что назавтра Клер запланировала варку вишневого варенья.
— Базиль, входи! — крикнула она с порога. — Я забыла обуться! Соважон, место!
Девушка очень обрадовалась, увидев посреди двора своего старого приятеля. Высокий, чуть нескладный, Базиль был в своем коричневом полосатом костюме и видавшей виды шляпе-канотье, которую он приподнял в знак приветствия. Подошел, подал ей руку.
— Ну здравствуй, Клер! Пришел с тобой поговорить. Ты ведь ко мне не заходишь…
Клер жадно всматривалась в его лицо — так ей не терпелось узнать, что привело его на мельницу. Этьенетта перестала тереть таз и таращилась на них, приоткрыв рот.
— Прогуляемся и поговорим, — предложила девушка. — Например, к каналу.
Она надела сабо, в которых обычно работала в саду, и увлекла старого приятеля к реке. Базиль, который все это время словно прислушивался к чему-то, сказал:
— Сколько все-таки шума от мельницы! Как вы это терпите?
— Иногда стук слышен и ночью. Это колотушки, которые измельчают сырье. А вот три мельничных колеса, как мне кажется, не шумят, а поют. Мы привыкли, Базиль, и уже этого не замечаем.
Мужчина окинул Клер взглядом. Сегодня она собрала волосы в хвост, под ленточку, но надо лбом порхало несколько непослушных прядок. Белое платье очень простого покроя подчеркивало ее формы.
— Клер, я не собираюсь ни читать тебе мораль, ни критиковать, но друзей вот так, без серьезной на то причины, не забывают! Мы с тобой всегда были друг с другом откровенны и честны. Эта история с помолвкой… Это правда? Сначала я решил, что у моей девочки случился нервный срыв и она нагородила всякой ерунды. Но ты уже месяц безвылазно сидишь на мельнице, а я все жду, когда ты проедешь мимо. Соважон к нам тоже носа не кажет. Жан думает, что ты его презираешь!
— Жан? Он до сих пор у тебя? — спросила девушка.
— Да, и мы стали добрыми приятелями. Ты разбираешься в людях, Клеретт! Этот парень мне нравится. И я не хочу, чтобы он сгнил в Кайенне. А еще Жан твердит, что ты что-то обещала ему дать и что далеко он без этого не уедет…
Клер присела на низкую каменную ограду, обрамляющую узкий канал, по которому, быстрая и прозрачная, текла вода. Только теперь она вспомнила, что обещала отдать Жану свои луидоры.
Но солгать Базилю ей даже в голову не пришло.
— И он не сказал, что именно? Базиль, я собиралась отдать ему свои сбережения, только у меня их больше нет. Папе нужны были наличные, и я все ему отдала.
Смущенный Базиль потер подбородок.
— Конечно, чтобы уехать из страны, нужны деньги. Но у меня есть на этот счет одна задумка… Клеретт, я уезжаю в Ангулем! В Пюимуайене, на площади перед церковью, меня поджидает на двуколке наш бакалейщик, мэтр Готье. Обещал взять меня