Читать интересную книгу Весы - Дон Делило

Написал очерк под названием «Об авторе». Автор — сын страхового агента, чья ранняя смерть «оставила далеко идущую полосу независимости возникшую вследствие принибрижения».

Женщины на корабле были сплошь из Америки или Европы, модно и со вкусом одетые. Марина на их фоне казалась девчонкой — маленькая, в потрепанной одежде, с ребенком, укутанным по-русски в льняные пеленки. Она сидела в их каюте третьего класса. И почти не выходила оттуда — только на завтрак, обед и ужин.

— Мне уже пора учить английский? — спросила она.

Рано утром 13 июня — июнь по-английски «джун», как имя его дочки — он стоял на палубе и смотрел, как на горизонте вырисовывается южная оконечность Манхэттена, дуга громадных зданий, громоздящихся в дымке. То же самое видел и Лев Троцкий в конце второй зарубежной ссылки в 1917 году: очертания Нового Света. В России он почти не вспоминал о Троцком. Но теперь понял этого человека. Троцкий искал пристанища. Его вышвырнули из Европы. Его преследовала тайная полиция. Он пересек океан до Уолл-стрит на ржавом испанском пароходе.

Ли боялся, что полиция будет ждать его на причалах Хобокена. Явился дезертир с женой-нищенкой и дочкой-нищенкой. Он заготовил для них ответы, два набора ответов, которые набросал и выучил наизусть в корабельной библиотеке. Если он почувствует, что может сойти за невинного путешественника, то станет отвечать дружелюбно и аполитично. Но если власти будут враждебны к нему, если заставят его обороняться, если у них есть информация о его деятельности в Москве, он готов к неповиновению и презрению. Он поставит вопрос о своем праве на определенные убеждения. Смело встретить их, издеваться над ними, бесстрашно смотреть в прищуренные полицейские глаза и дать им понять, кто они и кто ты.

Буксир двигался по рассветной гавани, появились мосты, волнорезы, огни над шоссе вдоль Гудзона.

Только бы добраться до Техаса, и все будет хорошо.

Часть вторая

«Кому-то придется собирать меня по кусочкам…»

Джек Руби. Из свидетельских показаний

15 июля

Эта женщина умела быть незаметной. Можно находиться с ней в одной комнате и забыть о ее существовании. Она уходила в тишину, растворялась в окружающих предметах. Ти-Джей любил думать, что это искусство она оттачивала годами.

Он стоял у окна и ел виноград из бумажного пакета, разорванного сбоку. Норфолк — чужой город. Здесь стажеры с Фермы совершенствуют свои тайные техники. Взломы, шпионские тайники, слежка, прослушивание. Ньюпорт-Ньюс и Ричмонд также назначены чужими. Балтимор — чужой время от времени. Но Ти-Джей здесь не для того, чтобы наблюдать, как проводятся взломы, и оценивать работу парней.

Она сидела на кровати, держа в обеих руках карты, и сама с собой играла в покер. Она родом с Формозы, по ее словам, и выглядела достаточно юной, чтобы изображать в рекламе сироту, потерявшую родителей на войне. В эту тесную комнату он приходил уже третий раз. Она была в футболке с надписью «ВМФ Диксон», и Ти-Джей не заметил, когда она успела ее надеть. Ее нагота не привлекала внимания, казалась совершенно естественной. Он бы с легкостью поверил, что так она и живет.

Она шлепнула журналом по стене, чтобы убить слепня. Через несколько мгновений он снова о ней забыл.

Всякой тайне угрожает одно — предательство. Рано или поздно кто-нибудь доходит до того состояния, когда хочется рассказать о том, что знаешь. Мэкки не доверял Парментеру. Есть тысячи карьерных служащих, подобных Парментеру. Самое сильное их убеждение — это обед. Не доверял он и Фрэнку Васкесу. За несколько месяцев до вторжения Фрэнк по указанию Мэкки шпионил за своими же ссыльными товарищами. Фрэнка сложно просчитать. У него душа chivato,[10] блеющего шпиона с козлиным лицом, но когда появляется цель, он исполняется тихой решимости. Мэкки не доверял Дэвиду Ферри. Ферри знает, что оружие для этой операции поставляет Гай Банистер. Возможно, он также знает, что Банистер предложил переправить деньги, которые нагреб в Новом Орлеане, команде стрелков. Чем серьезнее тайна, тем опаснее доверять ее таким, как Ферри. Есть и другие, кого придется посвятить в дело. Кто-то из них наверняка не выдержит. Он знал, о чем думают эти люди, плывущие по течению чужих заговоров. Они хотят шепотом разболтать все человеку, укрывшемуся в тени.

Он придвинул стул к кровати и взял одну руку. Почему-то возникло ощущение, что он испортил ей удовольствие. У нее были стриженые волосы, узкие бедра, небрежная, почти легкомысленная манера двигаться, своеобразный язык тела; Ти-Джей считал, что так она приспособила к себе местный стиль поведения. Она ходила так, будто толкала тележку в супермаркете.

— Я научу тебя кункену. На двоих лучше играть в него.

— А что, ты еще придешь?

— Может быть.

— А может, и нет.

— Может, и нет.

— Тогда зачем учиться? — спросила она.

Ему нравилось думать, что шлюхи — глубокие личности. Он уважал шлюх. Они быстро делают выводы — у них вообще быстрая работа, — и порой казалось, что они могут сказать о нем такие вещи, которых он никогда не замечал. Им доступны самые ошеломительные факты. Поэтому он уважал их и остерегался.

Она взяла его правую руку и приложила его ладонь к своей. Сначала он не понял, зачем. Затем сообразил, что она сравнивает их по величине. Увидев разницу, она хихикнула.

— Что смеешься?

Она сказала, что его рука смешная.

— Почему моя? Ане твоя? — спросил он. — Если они такие разные, может, это твоя смешная.

— Нет, твоя, — ответила Лю Ван.

Она сравнила левые ладони и с хохотом упала на кровать. Возможно, он казался ей представителем другого вида. Причем экзотического, в отличие от нее.

Пиво уже согрелось. Он встряхнул бутылку и посмотрел на девушку.

— Магазины закрыты, — сказала она.

Прорыв сделал Эверетт. Эверетт обдумал смелую идею убить Кастро и счел ее бессмысленной и жестокой. Вместо этого он предложил контрмеру, более разумную во всех отношениях. Незаурядную, четкую, ясную. На самом деле нам нужен Дж. Ф.К. Мэкки доверял Эверетту. Это сложный, страстный человек, который умеет находить разумные решения. В Лэнгли и Майами до сих пор разрабатывают планы убить Фиделя. Это стало индустрией, подобно производству целлюлозы или обуви. Эверетт счел более правильным действовать дома. У этого плана есть сила и подтекст. Конечно, Эверетт не собирается застрелить Кеннеди в прямом смысле слова. Только открыть огонь на улице. Ему нужен хирургически точный промах.

Второй прорыв совершил Мэкки. Сделал он это, узнав о плане Эверетта, когда ехал один к границе Луизианы через два года после залива Свиней, его темные очки лежали на приборной доске в мягком сумеречном свете. Нужен еще один шаг. Одержимость Эверетта растворилась в технических деталях. План стал слишком запутанным и сложным. Эверетт хотел построить лабиринт, уходящий в бесконечность. Хлопотный план ради плана. Ему не хватает пылающей страсти. А им следует довести его до конца. Для Мэкки стало откровением, когда в минуту прозрения, пробиваясь на машине сквозь толщу воздуха, он почувствовал, что ему, как ни странно, чертовски жаль президента Джека.

В холодильнике стоял сок. Он отпил глоток и протянул ей бутылку. Она вытерла рот ладонью, отпила и снова вытерла. На реке загудел корабельный ревун. Он отставил бутылку, и девушка выскользнула из футболки. Он уперся коленом в край кровати, глядя, как она незаметно перетекает в свою вторую кожу. Личность исчезла бесследно. Он никогда не встречал женщины, которая бы столь полно превращалась в тело. Ее тело могло менять форму, скатываться в клубок, творить из секса таинственную игру солнечного света и теней. Он держался за спинку кровати. Они совокуплялись на журнале, страницы прилипли к ней и громко шуршали.

Постепенно за всю свою жизнь — брак, работа разъездного полувоенного, впадение в официальную немилость — он стал человеком без определенного адреса. В каком-то смысле это повод для глубокого отчаяния. Ему почти сорок, он болтается по миру, ничего не приобрел за годы риска. Но когда он завел машину и тронулся в долгий путь на юг, то почувствовал странное удовлетворение — он все-таки в выигрыше. Перед глазами стояло лицо Джека Кеннеди, и никто не знал, что он здесь, человек, которому платили за обучение других людей основам смертоносных приемов.

Уин Эверетт сидел в комнате дочери и слушал, как она читает вслух книжку с картинками. Мэри Фрэнсис передала уроки чтения ему. Ее выводила из себя Сюзаннина склонность к актерству, она считала, что ребенок должен учиться читать, а не декламировать. Уин следил за каждым словом. Его лицо менялось вместе с лицом девочки, вместе с эмоциями персонажей.

Поразительно, как эти сказки действовали на него: он словно возвращался в детство. Он обнаружил, что может раствориться в голосе дочери. Он изучал ее лицо, казалось, будто он видит то же, что она, как строчка за строчкой неторопливо разворачивается зловещий сюжет. Его глаза сияли. Он чувствовал столь сильную радость, что ее можно было описать языком ангельских чинов, языком могущества и власти. Они сидели одни в комнате, и сама комната была одна, одна над всем миром.