Читать интересную книгу Избранные стихотворения и проза - Уолт Уитман

1 февраля 1889 г. Льва Толстого посетил английский отставной офицер Д. Стюарт. Толстому он не понравился. «Дикий, вполне англичанин», — неодобрительно отозвался о нём Лев Николаевич в своём дневнике. Толстой беседовал с ним о душе. Стюарт сказал, что для него душа — это тело, ибо вне материи не существует души.

При этом он сослался на Уолта Уитмана.

Такая философия была враждебна Толстому и он с раздражением записал в дневнике:

«„Красота тела есть душа“. Уитман ему сказал это. Это его поэт».

Очевидно, Стюарт из разговора с Толстым обнаружил, что Толстой не читал Уолта Уитмана, и через несколько месяцев выслал ему «Листья травы».

11 июня 1889 г. Толстой записал в дневнике:

«Получил книги: Уитман, — стихи нелепые»…

Никакого интереса к этим «нелепым стихам» Толстой не проявил — может быть, оттого, что их рекомендовал столь чуждый ему человек. Но через несколько месяцев, в октябре того же 1889 г. некий ирландец Р. В. Коллиз (R. W. Collis) прислал ему из Дублина лондонское издание избранных стихотворений Уолта Уитмана с предисловием Эрнеста Риза (Rhys). Коллиз ещё раньше писал Толстому, что толстовские идеи во многом совпадают с идеями Уитмана, и выслал Льву Николаевичу «Листья травы», чтобы он удостоверился в этом. Толстой на этот раз отнёсся к творчеству Уитмана очень внимательно. Читая его книгу, он отчеркнул карандашом те стихи, которые показались ему наиболее ценными. Это раньше всего «Мне приснился город», которое цитирует в своём предисловии Риз.

Толстого это стихотворение, несомненно, привлекло своим призывом к безграничной любви, которая придаст человечеству несокрушимую силу:

Мне приснился город, который нельзя победить, хотя бы напалина него все страны земли,И мне снилось, что это был город Друзей, какого ещё никогдане бывало,И что выше всего в этом городе крепкая ценилась любовь…

и т. д.

Конечно, это одно из наиболее «толстовских» стихотворений Уитмана. Должно быть, такие стихи и имел в виду Коллиз, когда посылал Толстому книгу своего любимого автора.

Вслед за этим Льва Николаевича заинтересовали стихи, которые совершенно далеки от Толстого-моралиста, но близки Толстому-художнику:

Читая книгу, биографию прославленную,И это (говорил я) зовётся у автора человеческой жизнью?Так, когда я умру, и мою кто-нибудь опишет жизнь?(Будто кто по-настоящему знает что-нибудь о жизни моей…)[70]

и т. д.

Для меня несомненно, что именно об этом стихотворении Толстой тогда же записал в дневнике от 27 октября 1889 г.:

«Читал присланного мне Уолта Уитмана. Много напыщенного, пустого, но кое-что уже я нашёл хорошего. Например, „Биография писателя“. Биограф знает писателя и описывает его! Да я сам не знаю себя, понятия не имею. Во всю длинную жизнь свою только изредка, изредка кое-что из меня виднелось мне».

В последних строках этой записи дан пересказ вышеприведённого стихотворения Уолта Уитмана.

Дальше Толстой отчеркнул стихотворение «Европа».

Вдруг из ветхой и сонной норы…[71]

Возможно, что в этом революционном стихотворении его больше всего привлекли те строки, где с таким сочувствием говорится о раскрепощённом народе, по-толстовски отказавшемся от мести врагам:

Народ отомщает прощеньем…

Вообще он отчёркивал те произведения Уитмана, в которых находил свои собственные чувства и мысли.

В стихотворении «Я не доступен тревогам» («Me Imperturbe») он опять-таки увидел свою излюбленную мысль о независимости души человеческой от каких бы то ни было внешних событий и отчеркнул те строки, где эта мысль выражена с наибольшей рельефностью:

Где бы ни шла моя жизнь, — о, быть бы мне всегда в равновесии…Чтобы встретить лицом к лицу ночь, ураганы, голод, насмешки,удары, несчастья,Как встречают их деревья и животные.

Эти строки не могли не быть родственно близки писателю, который в огромную семью своих героев ввёл и старый дуб, учивший мудрости князя Андрея, и кобылу Фру-Фру, и Холстомера, и то дерево, что рубят в «Трёх смертях», и упрямо-живучий репейник, напомнивший ему судьбу Хаджи-Мурата. Кое-кого из этих животных и растений Толстой ставил в пример человечеству. Это тоже приближало его к Уитману, который в «Песне о себе» говорил о животных:

…они мне сродни, и я готов принять их,Знаменья есть у них, что они — это я.Никто из них не страдает манией стяжания вещей,Не чтит подобных себе, которые жили за тысячу лет…

Замечательно, что, хотя Толстой в то время работал над «Крейцеровой сонатой» и проблема половых отношений волновала его с особенной силой, сексуальные стихотворения Уитмана, насколько можно судить по тому экземпляру «Листьев травы», который был у него в руках, не заинтересовали Льва Николаевича. В цикле «Адамовы дети» не отчёркнута ни одна строка. Зато с несомненным сочувствием он отметил такое, например, стихотворение Уитмана:

О вере, о покорности, о преданности:

Я стою в стороне и смотрю, и меня глубоко умиляет,Что тысячи и тысячи людей идут за такими людьми, которые неверят в людей.

Есть основание думать, что Толстой имеет в виду именно вышеприведённые стихи Уолта Уитмана, когда пишет в своём дневнике, что нашёл в его книге «кое-что хорошее».

Это «хорошее» он считал полезным сообщить и русским читателям. Через несколько месяцев (21–22 июня 1890 г.) он послал «Листья травы» известному переводчику Льву Никифорову, бывшему нечаевцу (переводившему для «Посредника» Мопассана, Рескина, Мадзини), рекомендуя произведения Уитмана в таких выражениях: «…книжечка весьма оригинального и смелого поэта Уолта Уитмана. Он в Европе очень известен, у нас его почти не знают. И статья о нём с выборкой переведённых его стихотворений будет, я думаю, принята всяким журналом, „Русской мыслью“, я уверен — тоже могу написать…»

Возможно, что Толстой хотел, чтобы главным образом были переведены именно те стихи, которые он отметил карандашом в посылаемом им экземпляре. Может быть, он для того и отмечал эти стихи, чтобы их перевёл Лев Никифоров.

Во всяком случае ясно, что отношение к Уитману было у него в ту пору далеко не враждебное. Он признавал и оригинальность, и смелость американского поэта и считал необходимым (как в своё время Тургенев) пропагандировать его произведения в русской печати. Но и на этот раз стихам Уитмана не довелось появиться в России. Эта третья попытка познакомить с ним русских читателей осталась такой же бесплодной, как и две предыдущие.

В 1894 г. — через два года после смерти Уитмана — одна американская писательница, Элизабет Портер Гоолд (Gould), прислала Толстому из Бостона составленный ею сборник под претенциозным заглавием: «Жемчужины из Уолта Уитмана» (Филадельфия, 1889).

Толстой, должно быть, не рассматривал этих «Жемчужин», так как на книге (она сохранилась в библиотеке Толстого) нет никаких читательских пометок.

Мнения Толстого о поэтах вообще очень часто менялись в зависимости от того, в какой полосе душевного развития находился в данный период Лев Николаевич. Известны отрицательные его отзывы о Некрасове после того, как он называл некоторые стихи Некрасова «превосходными самородками» и заучивал их наизусть. Поэзию Фета он почти тридцать лет любил особенной, я бы сказал — братской любовью, потом, под влиянием тех новых требований, которые он стал предъявлять к искусству в последние годы, Толстой назвал его «сомнительным поэтом» и отрёкся от своей прежней любви.

Отчасти такая же судьба постигла спустя некоторое время и Уитмана. Толстой, как бы зачёркивая то «хорошее», что он нашёл в «Листьях травы», сказал об Уитмане своему английскому переводчику, известному толстовцу Эйлмеру Мооду (Maude):

«Главный недостаток Уолта Уитмана заключается в том, что он, несмотря на весь свой энтузиазм, не обладает ясной философией жизни. Относительно некоторых важных вопросов жизни он стоит на распутьи и не указывает нам, по какому пути должно следовать. А между тем, ошибки и недосмотры ясно сознающего человека могут быть более полезны, чем полуправды людей, предпочитающих оставаться в неопределённости… Во всех отношениях и по всякому поводу выражение ваших мыслей таким образом, что вас не понимают, плохо…»[72]

Можно опасаться, что Эйлмер Моод в своём пересказе толстовского мнения незаметно для себя самого несколько усилил отрицательный отзыв Толстого, так как сам питал антипатию к Уитману. По крайней мере, когда Толстой 21 июня 1900 г. передавал через английского писателя Эдуарда Гарнетта приветствие американскому народу, он в «блестящую плеяду, подобную которой редко можно найти во всемирной литературе», включил и Уолта Уитмана[73].