партийного руководства страны. В годы Большого террора это имело роковые последствия для персонала дворца-музея, о чем свидетельствовала частая смена его кадров.
В начале войны директором музея был Юзеф Владимирович Финкельштейн, которому помогали Анатолий Владимирович Шеманский и Яков Ильич Шурыгин. Все трое вскоре после начала войны отправились добровольцами на фронт. Поэтому работы по эвакуации музейных коллекций городские власти Ленинграда поручили провести директору расположенного к западу от Петергофа Ораниенбаумского дворца-музея Мартину Михайловичу Ребанэ477. Итоги этой работы подвел С. В. Трончинский, заведующий сектором музеев отдела культуры Ленгорсовета:
Из Петергофских дворцов-музеев: все экспонаты из благородных металлов или экспонаты, отделанные благородными металлами, живопись павильонов Эрмитажа, Марли, Монплезира и Коттеджа. Все мелкие предметы обихода, посуду и одежду, принадлежащую Петру I, находившуюся в Монплезире и Эрмитаже. Образцы всех гарнитуров мебели, находившейся в указанных павильонах и в Большом дворце. Коллекцию портретов Ротари, китайский шелк из Коронной комнаты. Картины Райта, Бухгольца, Гаккерна. Разные панно работы Пино (за исключением 2‐х). Из Коттеджа весь хрусталь, фарфор, бронзу, и все сколько-нибудь ценные ковры, вывезено свыше 60% фонтанной скульптуры (51 фигура и 78 скульптур)478.
Невывезенные предметы разместили главным образом в подвале и на первом этаже Большого дворца. Фонтанные и парковые скульптуры укрыли в гроте под Большим каскадом или закопали неподалеку от мест, где они были установлены. Всего из 59 846 предметов (43 846 экспонатов, 13 500 книг и 2500 фотографий) эвакуировали 12 932 (8632 экспоната, 1800 книг и 1500 фотографий) – либо в Сарапул и Новосибирск, либо в Ленинград, в Исаакиевский собор. В Петергофе осталось 46 914 предметов479. Среди эвакуированных экспонатов было 1052 предмета из драгоценных металлов и бронзы, 3830 из коллекций фарфора, 358 гобеленов и ковров, 24 костюма, 2550 произведений живописи и графики и архитектурных чертежей. Почти всю мебель, а также большинство подсвечников и зеркал пришлось оставить, спасти удалось только 50480. Почти всю обстановку так называемой Нижней дачи, служившей летней резиденцией семье последнего русского царя, оставили на месте, поскольку она представляла значительно меньшую ценность, нежели коллекции XVIII века.
В построенной Шинкелем Готической капелле и западном крыле дворца (которое, как и Нижняя дача, с 1930‐х годов уже не входило в состав музейного комплекса, а стало пансионатом для сотрудников НКВД) после начала войны дислоцировались части Красной армии. По словам Ребанэ, здания при этом не пострадали. Эвакуация гражданского населения из Петергофа, как и из Пушкина, не проводилась систематически; только членам партии и работникам администрации приказали покинуть город. Когда фронт приблизился, оставшиеся в Петергофе жители укрывались в Капелле, в подвалах дворца Монплезир и Большого дворца, а также в блиндажах и окопах, оставленных красноармейцами. Ребанэ и его сотрудница Анна Петровна Чубова481 покинули Петергоф вечером 22 сентября 1941 года, направившись на запад, в Ораниенбаум482, поскольку дорога на восток, в Ленинград, уже была перекрыта немецкими войсками. В конце концов окольными путями они добрались до своих коллекций, размещенных в Исаакиевском соборе. Оба чуть не умерли в первую блокадную зиму, а в начале 1942 года эвакуировались в тыл. В Петергофе остались реставратор Н. П. Удаленков и хранитель Коттеджа В. И. Сладкевич.
Взятие Петергофа
Перейдя 22 июня советскую границу, наступавшая из Восточной Пруссии 18-я армия группы армий «Север» захватила побережье Балтийского моря почти до самого Ленинграда. Дольше всего сухопутным частям Ленинградского фронта удавалось удерживать прибрежную зону, расположенную непосредственно к западу от города. Однако в начале сентября их оборону рассекли наступавшие с юга немецкие войска, которые вышли к Финскому заливу и вбили клин между частями 8‐й армии, стоявшей в Ораниенбауме, и главными советскими силами, находившимися ближе к Ленинграду. 16 сентября подразделения вермахта вышли к берегу моря под Петергофом. К западной окраине города примыкал район – известный как Ораниенбаумский пятачок, – который Красная армия удерживала в течение долгих полутора лет. С этим плацдармом сохранялась связь по морю, так как крепость Кронштадт, расположенная к северу от него на острове в Финском заливе, оставалась в советских руках.
24 сентября 1941 года 1‐й, 22‐й и 43‐й пехотные полки 1‐й пехотной дивизии вермахта заняли Петергоф483. До своего освобождения 19 января 1944 года город находился в районе главной линии фронта и, следовательно, в закрытой военной зоне. Поскольку советские войска удерживали Ораниенбаум к западу от Петергофа, Кронштадт – к северу и Ленинград – к востоку от него, то немецкие позиции в Петергофе, а вместе с ними парки, дворец и многочисленные другие постройки, входившие в ансамбль, находились под обстрелом с трех сторон. Поэтому немецкое командование приказало гражданскому населению в течение нескольких дней покинуть Петергоф. Этим объясняется крайняя скудость свидетельств очевидцев или документов с русской стороны о периоде немецкой оккупации города. Сохранившиеся германские армейские документы содержат информацию только военного характера и, за некоторыми исключениями, ничего не сообщают о разрушениях дворцов и уничтожении парков. Во время штурма города в Большом дворце возник пожар. Реставратор Удаленков, укрывшийся в одном из подвалов, после войны утверждал, что пожар был вызван попаданием снаряда; затем, по его словам, подъехали на мотоциклах немецкие солдаты, вывели его и других людей из подвала и запретили им тушить пожар484. Дворец полностью выгорел. Все, что в нем хранилось, сгорело или было погребено под развалинами.
Обе стороны использовали этот пожар в пропагандистских целях. Советская пресса в своих драматичных описаниях петергофской трагедии подчеркивала варварство немецких фашистов и их страсть к разрушению. Гитлеровская пропаганда утверждала, что немецкие солдаты, пришедшие в Россию, представляют великую культурную нацию и ведут себя цивилизованно по отношению к людям и культурным ценностям, спасая Европу от бескультурного, преступного «еврейского большевизма». Для создания этого образа журналисты немецких фронтовых газет прибегали и к явной лжи. В одной из статей в Die Wehrmacht от 22 октября 1941 года, посвященной пригородным дворцам, сообщалось, что «Советы», сделав «из всех дворцов музеи, некоторые из них довели до полного разрушения». Статья сопровождалась снимками Вернера Шпитты, фотографа из роты пропаганды, создававшими впечатление, будто здания не разрушены в результате военных действий, а пришли в упадок просто от небрежения; под фотографией обгоревших развалин дворца было написано: «Советы подожгли дворец, когда им пришлось оставить Петергоф»485. Мы не знаем, доходила ли эта пропаганда до советских людей и верили ли они ей. Во всяком случае, после распада Советского Союза в 1990–1991 годах в прессе Петергофу был посвящен ряд сенсационных разоблачительных статей, где судьба города называлась «белым