– Я не могу тебя отпустить! – ответил великан. – А то ты опять убежишь и не вернешься, а за пределами Медного Леса я тебя не поймаю!
Хёрдис горько усмехнулась. Это чудовище отлично знает, что она ни о чем другом не мечтает, кроме как убежать. И его это не обижает и не печалит. Просто он об этом помнит и потому не отпустит ее далеко от себя.
– А убегать очень плохо! – умиротворенно убеждал ее великан. – Тебе нигде не будет так хорошо. Никто другой не сможет заботиться о тебе так хорошо, как я. – И он с гордостью оглядел кучу дров и две туши возле огня. – Чего тебе еще надо?
Хёрдис не ответила, и Свальнир добавил:
– Завтра я наверняка поймаю тебе рысь.
Хёрдис скривилась, не зная, то ли плакать, то ли все же попробовать засмеяться. Как объяснить этому чучелу, чего ей еще надо? Общества себе подобных – но он никогда не имел его, потому что второго Свальнира на свете нет. Свободы – а кто может его заточить? Человеческое счастье – вещь слишком трудноуловимая, ее даже сами люди не могут уяснить себе, так где же это понять великану? И как убедить этот мир, что даже она, Хёрдис Колдунья, тоже хочет быть счастливой?
– А тебе самой никуда ходить не надо, – продолжал Свальнир. – Ты считаешь меня очень глупым, но я… Ну, по-человечески я, наверное, очень глуп, потому что совсем не понимаю, как думают люди. Но мы, племя Имира, думаем по-своему. И мы много умеем такого, чего не знают и не умеют люди. Ты сделаешь все, что хочешь, не сходя с этого места. Ты отомстишь тому человеку, у которого сейчас наш Дракон Судьбы. С ним произойдет именно то, чего он больше всего боится. Это будет хорошая месть! Я научу тебя.
– Научишь? – Пересилив неприязнь, Хёрдис повернулась к великану и заглянула в его темные, невыразительные и бездонные глаза. – Ты меня всему научишь?
– Да, да! – оживился Свальнир и потянул из ножен свой меч. – Дракон Битвы может очень многое. Вот, посмотри сюда!
Хёрдис склонилась и вслед за великаном стала вглядываться в огненные отблески, рисовавшие на черной стали волшебного клинка загадочные и сильные руны…
О молодом Вильмунде ярле ходило много разговоров. Одни утверждали, что он прячется во внутренней усадьбе Фрейвида Огниво, то есть в Кремнистом Склоне, другие слышали, что он отправился на Восточное побережье к Хельги хёвдингу, а торговые люди якобы видели его у конунга кваргов. Никто не знал, где здесь правда.
А на самом деле даже сам Вильмунд не понимал, где он и что с ним. Он уехал из усадьбы Овсяные Клочья через несколько дней после кюны Даллы, как только были получены верные вести о возвращении Стюрмира конунга. Вильмунд понимал, что отец немедленно пришлет за ним, а смелости для этой встречи у него не было. Всем своим людям он разрешил делать, что они считают нужным, и почти все уехали приносить Стюрмиру новые клятвы верности. Люди с озера Фрейра больше верили в удачу Стюрмира конунга, чем Фрейвида. С Вильмундом осталось человек семь хирдманов, в основном те, кого он привез с собой из последнего похода. Эти люди были обязаны ему всем, а на приветливость Великана им рассчитывать не приходилось.
Какое-то время Вильмунд с остатками дружины провел в маленькой усадьбе на рубеже Медного Леса. Там его не знали в лицо, и Вильмунд назвался чужим именем, которое сам сразу же забыл и на которое не отзывался, когда к нему обращались. Их появление никого не удивило: Вильмунда приняли за еще одного беглеца с Севера, по вине фьяллей потерявшего и дом, и здравый рассудок.
В той глуши его никто и никогда не нашел бы, однако непонятная тоска и тревога не давали Вильмунду покоя. Впервые в жизни он остался совсем один, без наставников, советчиков и друзей, брошенный в дремучей чаще своей судьбы, как ребенок, в голодный год унесенный в лес. Из леса надо как-то выбираться, но как? Вильмунд не мог оставаться на месте, словно его спасение было в постоянном движении – все равно куда. Он как будто искал чего-то: то ли надежного пристанища, то ли самого себя.
Со своей крохотной дружиной он бесцельно переезжал с места на место, нигде подолгу не задерживаясь. И честь, и остатки здравого смысла говорили ему, что лучше и проще всего поехать к Стюрмиру и попробовать заслужить его прощение. Уж в праве погибнуть в битве с врагами грозный отец не откажет сыну, как бы сильно тот перед ним ни провинился. Вильмунд знал, что так ему и следует поступить, но решиться не мог. В нем словно что-то сломалось, и он, как корабль с поврежденным рулем и без весел, носился в жизненном море по воле волн.
Хирдманы спорили между собой, предлагали разыскать Фрейвида хёвдинга или просить покровительства у чужеземных конунгов, но Вильмунд не мог принять решения – у него просто не хватало духа снова показаться на глаза людям. Только безлюдные леса и долины казались ему подходящим местом – скалы и ельники не заставляли его принимать решения и отвечать за последствия. Часто ему снилось, что он переплыл море и уже видит перед собой берег, прибой бьет его о песок, остается только собраться с силами, встать на ноги и выйти из воды, но тело кажется набитым шерстью и не слушается, волны бездумно и безжалостно то швыряют вперед, то опять отталкивают назад, чтобы размахнуться и снова тащить по гальке и камням к вожделенной суше…
Однажды – Вильмунд давно сбился со счета и не знал, сколько дней прошло с тех пор, как он узнал о возвращении отца, – их маленькая дружина засветло не нашла никакого жилья и заночевала прямо в лесу. Хирдманы спали в шалашах из еловых лап, а Вильмунд сидел на страже. Он не возражал против того, чтобы делить со своими людьми трудности походной жизни, поскольку все равно плохо спал и половину ночи проводил в бесцельных и бесполезных раздумьях. Все было тихо, ночной холод заново прихватил землю, которая днем уже заметно оттаивала в ожидании близкой весны.
Вдруг на краю поляны качнулись ветки, и на грань тьмы и света от костра выскользнула темная низкорослая фигура. Вздрогнув, Вильмунд схватил копье, лежавшее на земле рядом с ним, вскочил на ноги и хотел было криком разбудить товарищей, но онемел, словно чья-то невидимая рука мягко закрыла ему рот. Голос из глубины души подсказал: кричать не нужно. Незачем кого-то будить – то, что происходит, предназначено для него одного.
Тревога Вильмунда сменилась недоумением – человек это или зверь? Темная согнутая фигура казалась лохматой, но двигалась, кажется, на двух ногах.
Держа копье наготове, Вильмунд стоял напротив темного существа и молча ждал. Ночной гость подошел еще ближе – теперь их разделяло лишь низкое пламя костра – и разогнулся. Это оказался человек – старуха, одетая в длинную темную накидку из косматого меха вроде медвежьего. Но Вильмунд не чувствовал облегчения – неслышное появление старухи в лесу среди ночи наводило на мысль скорее о нечисти, чем о человеке.
– Кто ты? – торопливо воскликнул он вполголоса. – Если ты нечисть, то поди под землю, где твой дом! Тор и Тюр мигом расправятся с тобой, если ты из рода троллей!
– Нет, я не троллиного рода, и крови камней во мне нет, – без боязни ответила старуха и села на корточки у костра, как будто устраиваясь надолго. – Тор и Тюр мне не помеха. Я хожу по человеческим тропам.
«Знахарка или просто безумная?» – подумалось Вильмунду. Он и сам сообразил, что нечисть не подошла бы так близко к огню, и стыдил себя за беспричинный страх. Правда, она появилась так тихо и так внезапно… И так далеко от жилья – откуда здесь взяться человеку, да еще старой женщине, которая еле ходит? Не решаясь на действительно важный шаг, он хотел хотя бы в мелочах оставаться храбрецом.
Положив копье на землю, Вильмунд сел на прежнее место.
– Как твое имя? – спросил он у старухи.
– У меня их много, – протяжно ответила она. – Звалась я Хопп – Надежда, звалась я Эрелюст – Честолюбие. А теперь голова моя седа, век подошел к концу, и осталось только одно имя – Рюнки, Сморщенная.
Усевшись на землю, старуха обхватила руками колени и стала медленно раскачиваться, глядя через костер куда-то вдаль. Неторопливый низкий голос, отрешенный взгляд и равномерное покачивание завораживали Вильмунда. Он разглядывал ее лицо, покрытое глубокими морщинами; в свете костра они казались черными, как будто в складки кожи набилась зола долгих прожитых лет, и в них виднелся какой-то таинственный, неуловимый для простого глаза, но многозначительный узор, словно руны самой судьбы. Никогда еще Вильмунду не приходилось видеть таких странных лиц, но старуха вдруг показалась ему давно знакомой, почти родной, как рабыня-нянька, когда-то менявшая ему пеленки. От всего ее облика веяло чем-то глубинным и забытым.
– Куда ты идешь? – снова спросил Вильмунд.
– Не дальше этих мест. Я пришла за тобой, Вильмунд сын Стюрмира. Я пришла, чтобы указать тебе дорогу.
– Ты меня знаешь? – прошептал Вильмунд.