влетел, он мигом отрезвел, но, думаю, энергетический батончик, который я почти насильно ему скормила (очередной туз в моей сумочке), и десять стаканов воды, которые заставила выпить в фойе, тоже сыграли свою роль.
— Я схожу за медсестрой, которая лучше меня справится со швами, хорошо? — Она поворачивается ко мне и начинает говорить так, будто Рида здесь вообще нет. — Присмотрите за ним сегодня. Если будут проблемы с ориентацией, светочувствительностью или если его будет мутить, — звоните.
— Она не… — не успевает договорить Рид, как я его обрываю. Может, он и ударил парня по лицу (что лучше, конечно, чем дуэль на рассвете), чтобы защитить меня, но в итоге я главный спасатель вечера. Я привезла его в отделение «Скорой помощи», и это я стану будить его каждый час до утра, чтобы светить в глаза фонариком, хотя, может быть, врач не это имела в виду под проверкой светочувствительности.
— Не волнуйтесь. Он останется у меня, — говорю я.
Боковым зрением вижу, как Рид резко мотнул головой в мою сторону.
— Отлично, — говорит врач, закрывая планшет. — Хорошей ночи, и будьте осторожнее.
Она уходит, решительно захлопнув дверь.
И в первый раз за всю неделю мы с Ридом остаемся наедине, действительно наедине.
— Мэг, ты не обязана…
Теперь я так же резко поворачиваюсь к нему и наконец неприкрыто смотрю на его избитое лицо. Сердце сжимается, но я даже не моргнула. Потому что знаю — как будто уже набралась достаточно опыта в ссорах с Ридом, — что, прояви я сейчас жалость, он разозлится на меня куда сильнее прежнего.
— Ты переночуешь у меня. У тебя даже телефона с собой нет.
— У меня есть проездной на метро. И ноги.
Я складываю руки на груди, понимая насколько это непривычно. Я в жизни в такой позе не стояла. Какое странное удовлетворение.
— Кстати, где ты научился так драться?
Я спрашиваю не потому, что мне интересно, а потому, что хочу отвлечь его от спора о том, чтобы пойти ко мне.
Он смотрит на свою руку.
— Старшие братья научили. Чтобы мог постоять за себя в школе, — он замолкает и поднимает на меня такой откровенно стыдливый взгляд, что я сразу же расцепляю руки.
— Пожалуйста, не думай, что я часто дерусь, — просит он.
— Я так не думаю, — быстро отвечаю я, и желание спорить резко уменьшается. — Конечно же, я так не думаю.
— …или напиваюсь. Это бывает очень редко. К тому же я целый день ничего не ел. Я только…
— Рид, все хорошо.
Боже мой, эти печальные глаза. К черту, мне никогда не выиграть этот спор. Может, надо доплатить какой-то медсестре, чтобы довела его до дома и посидела с ним, если уж идти ко мне для него так ужасно.
— Ты… — он чуть двигается на кушетке, под ним шуршит одноразовая бумажная простыня. — Ты едва ли взглянула на меня, с тех пор как мы ушли из бара. Если я тебя напугал или сказал что-то…
Я быстро, повинуясь рефлексам защитника, встаю прямо перед ним. Жду, пока он поднимет на меня взгляд, протягиваю руку — ох, теперь она дрожит — и кладу поверх его.
— Ты меня не напугал. Ни словами, ни поступком.
Естественно, это не совсем правда. Мне было страшно, но по другой причине. Было страшно при мысли снова его увидеть, снова ругаться. Страшно было вспоминать нашу ссору, прочувствовать те нанесенные друг другу раны. Но я осталась, и если получится убедить его остаться сегодня у меня, то…
— Правда? — спрашивает он, смотря на наши ладони.
— Правда.
Он переворачивает руку, так что наши ладони оказываются прижатыми друг к другу, а пальцы соприкасаются.
Я сглатываю. «Мы держимся за руки», — думаю я, представляя маршруты наших прогулок на карте города. «Что если я никогда больше не захочу гулять по-другому?»
— Может, вернемся к этому завтра? — предлагаю я. — Когда тебе станет лучше.
Наконец у меня нет ощущения, будто я чего-то избегаю. Рид переночует у меня, пока я буду докучать ему своими ночными попытками позаботиться о его здоровье, а завтра мы проснемся и поговорим обо всем при ясном и трезвом свете дня.
— Она уже переехала? — тихо спрашивает он.
Я недоуменно хмурю брови.
— Сибби?
Он кратко кивает опущенной головой.
— Нет, но по пятницам она обычно ночует у…
Его напряженные плечи в облегчении расслабились, а голова еще больше упала на грудь. Теперь его макушка оказалась прямо на уровне моего подбородка.
Я понимаю, что может его пугать…
— Ей все равно без разницы. Мы уже давно живем вместе. И обе уже… приводили кого-то на ночь.
Рид слегка сжимает мою руку. Он держит ее так, будто я принадлежу ему. Я ему, а он мне.
— Через несколько недель, — говорю я и впервые с тех пор, как мне позвонили из бара, вспоминаю о переезде Сибби, о еще одной потенциальной ссоре, и делаю шумный глубокий вдох через нос. — Думаю, официальная дата…
— Я беспокоился, — перебивает он меня. Рид поднимает руку, все еще держа мою, и они обе оказываются между наших тел. Его дыхание щекочет тыльную сторону моей ладони. Моей такой чувствительной ладони. Источника всех моих талантов и самых потаенных мыслей. Все равно что снять тугой, сковывающий бинт.
— Беспокоился?
— Я все думал, — продолжает Рид, понизив голос, — то ли от близости со мной, то ли от усталости. Я делаю шаг вперед, и, не разжимая ладонь, прикладываю ее тыльной стороной к его целой брови. Он все понимает и прижимается теплым, тяжелым лбом к моим костяшкам.
Интересно, как мы сейчас смотримся со стороны? Словно рыцарь в поклоне перед своей прекрасной дамой? Представляю, как мое имя высвечивается средневековым шрифтом:
МАРГАРИТА ОТВАЖНАЯ
— Я думал, тебе будет очень тяжело, когда она уедет. И что, если бы я это пропустил?
— Но ты не пропустил. — От твердости у меня