— Та, которую вы подозреваете.
— Назови ее, — настаивал я, хорошо зная, что это была Беллинда, но желая испытать знание этого ловкого пройдохи.
— Звезды мне это запрещают, — отвечал он, — но я могу вам сказать, что делает в момент, когда мы разговариваем, лицо, которое вы не любите. Она находится у приходского священника, где она насмехается над вами, говоря, что вы вбили в голову владельца этого замка жениться на молодой госпоже…
— Замолчите, Адамас, замолчите, — воскликнул стыдливо маркиз, — вы не должны повторять всякую ерунду!..
— Да нет же, месье, нет, я ничего не говорю, но желая знать, правду ли сказал чародей, когда он ушел, я отправился туда, как если бы прогуливался вдоль дома священника, где я увидел Беллинду в окне с экономкой, которые обе смотрели смеясь и надо мной тайком издевались.
Жовлен спросил, входил ли этот цыган в замок.
— Он очень хотел, — сказал Адамас, — но Мерседес, которая видела его из кухни, не показываясь ему, меня умоляла не впускать его, говоря, что он предрасположен к воровству, и я не позволил ему войти во двор. Он осмотрел дверь с большим волнением, и поскольку я спросил у него, что он там видит, ответил мне:
— Я вижу, большие события скоро произойдут в этом доме, такие большие и такие удивительные, что я должен сообщить об этом вашему хозяину. Дайте мне поговорить с ним.
— Вы не сможете, — сказал я ему, — его нет дома.
— Я это знаю, — ответил он. — Он в Ла-Мотт-Сейи, где я попытался видеть его, но, поскольку я там не мог поговорить с ним без свидетелей, я пришел сюда и поистине, если вы мне еще откажете войти, вы будете сожалеть об этом дне, потому что судьбы находятся в моих руках.
— Все это замечательно, — сказал простодушно маркиз. — Событие, о котором он мне предсказал, оно уже произошло, и я теперь сожалею, что не расспросил его прежде. Если он вернется, Адамас, приведите его ко мне. — Не скажете ли вы мне, мой дорогой Марио, что это умный парень?
— Очень забавно, — ответил Марио, — но моя Мерседес не любила его. Она считала, что это он украл у нас печать моего отца. Я так не думаю, потому что он помогал нам искать ее и требовал ее у других цыган. Казалось, он нас очень любит, и он делал все, о чем мы его просили.
— А что было на той печати, мое дорогое дитя?
— Герб. Подождите! Господин аббат Анжорран рассматривал его через стекло, которое позволяет видеть большим, потому что это было так мелко, что ничего не различалось, и он мне сказал:
— Запомни так: от серебра к зеленому дереву.
— Это так, — сказал маркиз, — это герб моего отца! Это был бы и мой герб, если бы король Генрих не сочинил бы мне другой на свой лад.
— И один, и другой, — написал Люсилио, — вырезаны на двери внутреннего двора. Спросите мальчика, видел ли он их, когда пришел сюда.
— А как он мог их видеть? — воскликнул Адамас, который прочитал слова Люсилио в то же время, как и его хозяин. — Каменщики, которые ремонтировали арку, установили сверху свои леса!
— А сегодня утром, — продолжал писать Люсилио своим карандашом, — когда цыган рассматривал эту дверь, он мог видеть гербы?
— Да, — ответил Адамас, — гербы были освобождены, и каменщики работали в другом месте. Гербы подновили… Но, как я думаю, мэтр Жовлен, этот Ла-Флеш должен знать что-нибудь из истории нашего дорогого мальчика, поскольку они вместе странствовали?
— Я не думаю, — сказал Марио, — мы никогда никому ни о чем не говорили.
— Но вы говорили об этом с Мерседес? Ла-Флеш знает арабский язык? — написал Люсилио.
— Нет, он знает испанский, а я с Мерседес всегда говорил на арабском.
— А в таборе этих цыган не было кого-нибудь еще из мавров?
— Была маленькая Пилар, которая понимала по-арабски, потому что она дочь мавра и цыганки.
— Итак, — написал Люсилио маркизу, — откажитесь от веры в сверхъестественное. Ла-Флеш хотел воспользоваться обстоятельством. Он знал до определенной степени историю Марио, он узнал вашу в стране, о вашем пропавшем брате десять лет назад. Он украл печать. Он узнал герб на двери. Он сопоставил даты. Он угадал, предчувствовал или предположил всю правду. Он отправился в Ла-Мотт, чтобы сообщить вам свое предсказание, которое он заставил выучить наизусть маленькую цыганочку. Сегодня вечером или завтра он принесет вам печать, думая, что он один распутает тайну, которую вы теперь знаете, и рассчитывает на крупное вознаграждение. Это жулик и интриган, ничего больше.
Нелегко было маркизу признать объяснения такие естественные и такие очевидные, однако он подчинился.
Адамас еще боролся.
— А как вы объясните, — обратился он к Люсилио, — то, что он мне рассказал о Беллинде и доме священника?
Люсилио ответил, что с большим удовольствием. Беллинда подслушивала накануне у дверей комнаты маркиза, Ла-Флещ подслушал утром у двери или под окнами кюре.
— Вы трезво обо всем рассуждаете, — воскликнул маркиз, — и я вижу теперь, что нет тут никакой другой магии, кроме воли святого провидения, которое привело с этим ребенком истину и радость в мой дом. А теперь ужинать! И у нас сразу же будет ясный ум.
На этот раз маркиз ужинал быстро и без удовольствия.
Он чувствовал себя выслеживаемым Беллиндой, которая не имела больше возможности подслушивать в потайном коридоре, поскольку Адамас воспользовался присутствием каменщиков в доме и велел днем замуровать коридор, но любопытная и недоброжелательная Беллинда отметила долгие беседы маркиза и Жовлена с Мерседес и малышком, закрытые двери при этих разговорах, и особенно важный и торжествующий вид Адамаса, каждый взгляд которого, казалось, говорил: «Вы ничего не узнаете!»
Она не была настолько сообразительна, чтобы догадаться, что произошло. Она думала, что маркиз, давая продолжение своим матримониальным намерениям, готовит с «египтянами» увеселение для маленькой вдовы.
Здесь не было ничего, что могло бы сослужить ей пользу против Адамаса, личного врага, но она испытывала против него и против мавританки ревность и только искала случая отомстить им.
Когда Буа-Доре был один с Жовленом, они согласовали и составили план действия на завтрашний день против д'Альвимара.
Письмо господина Анжоррана было внимательно перечитано и обсуждено. Затем славный Сильвен, который не любил погружаться в серьезные и грустные дела, велел позвать своего наследника и провел вечер, болтая и играя с ним. Его восхищала прелесть детства, и в этом он действительно был похож на своего дорогого государя Генриха IV, не думая ему подражать.
— Вот что, — сказал он Адамасу, когда увидел, что сон утяжелил шелковые веки Марио, — нужно вернуть мавританку, чтобы она еще эту ночь позаботилась о нем. Но завтра, когда мы прольем свет на дело этого Виллареаля и больше не будет надобности утаивать правду, я хочу, чтобы мой наследник имел свою постель в будуаре моей комнаты. Иди, мое дитя, — сказал он Марио, — посмотри это маленькое гнездо, все золото и шелк, которое ждет только благородного господина, такого как вы! Вам нравится эта шелковая ярко-розовая обивка и эти маленькие предметы обстановки, инкрустированные перламутром? Не кажется ли вам, что они предназначены для особы вашего роста? Нужно будет, Адамас, устроить постель, которая будет шедевром. Что ты скажешь о квадрате на витых колоннах из слоновой кости с большим букетом розовых перьев в каждом углу?