Читать интересную книгу Мальчик, которого растили как собаку - Брюс Перри

Признания, полученные под принуждением, проблематичны во многом. Не в последнюю очередь проблемой является то, что они ведут к осуждению невинных людей. Еще одна проблема состоит в том, что факты, неизвестные следователям, могут позже стать известными, и тогда будет разрушено не только доверие к свидетелям, но также и к тем, кто ведет расследование. Такие факты в конце концов помешали тем, кто расследовал преступления сатанинской секты в Гилморе, и специальному прокурору. Сержант Браун сам выявил наиболее веские доказательства, вот почему, как считали многие, специальный прокурор и его люди решили, что этот полицейский должен быть назван членом сатанинской секты. С доказательствами было много проблем: не было никаких улик, указывающих на связь Вернонов и пропавшей девушки; показания детей, что их привозили на склад и снимали детскую порнографию, было невозможно подтвердить, поскольку такого склада не существовало (были проверены все склады в округе), а фильмы, фотографии и видеозаписи не были найдены; кости, найденные на заднем дворе дома Вернонов, оказались костями животных, не человеческими; «маска дьявола», найденная в их доме, оказалась дешевым костюмом на Хеллоуин — тогда миллионы американцев нужно было бы считать сатанистами.

Но худшим для прокурора было то, что в ночь исчезновения Келли Уилсон «лидер секты» Уорд Вернон и его жена Хелен, которые считались главными виновниками в похищении и убийстве девушки, были в Нью-Йорке. Это доказывали многочисленные документы: Уорд работал водителем грузовика, и его работодатель мог предоставить документальное подтверждение командировки, включая накладные счета, необходимые для доказательства доставки грузов. У Уорда даже был чек, оставшийся после того, как он рассчитался кредитной картой на заправке в Нью-Йорке, и подтверждающий, что он там действительно был. Когда сержант Браун утверждал, опираясь на совокупность этих фактов, что специалисты по «культовым преступлениям» выбрали не того подозреваемого в деле Уилсон, а показания их свидетелей ненадежны, специальный прокурор сказал ему: «Если вы будете вмешиваться в мое расследование, я уничтожу вас личностно, профессионально, финансово — во всех отношениях».

Прокурор выполнил свою угрозу. На последующем допросе Пэтти Кларк «человек в синей униформе», описанный Брайаном, стал Джеймсом Брауном. Арест Брауна — в форме жесткого захвата с участием отряда особого назначения — не заставил себя ждать.

Как я собирался определить, какие из обвинений были получены под давлением следователей, а какие были правдивы? Как мы собирались разобраться, где эти травмированные дети будут в безопасности? Должны ли они быть возвращены родителям, которые, возможно, являлись насильниками, или детей нужно было разместить в новых, гораздо более тщательно выбранных приемных семьях? На основании хронологии событий я был уверен, что Брайан и его маленький брат были изъяты из семьи по ошибке, но как быть, если их родители действительно жестоко с ними обращались, а дети Вернона об этом знали? И еще, вдруг вторая группа — дети Бобби и Пэтти — оказалась под опекой только потому, что их двоюродные братья и сестры были вынуждены называть имена новых жертв? Наша хронология предполагала, что существуют вещественные доказательства, поддерживающие обвинения в насилии со стороны братьев Вернонов, их жен (партнерш) и родителей Вернона, но расследование было настолько скомпрометировано, что было трудно понять, чему верить.

По счастью, я знал средство, которое могло, совместно с другими доказательствами, помочь нам разобраться в проблеме. Я наткнулся на него случайно. Еще будучи в Чикаго и вскоре после переезда в Хьюстон в начале 1990-х я участвовал в нескольких марафонах. Готовясь к забегам, я носил на теле монитор сердечного ритма — пульсометр. Однажды, сразу же после пробежки, я зашел, чтобы проведать мальчика, размещенного в приемной семье, и пульсометр был на мне, когда я зашел в дом. Маленький мальчик спросил меня, что это, и я показал ему прибор, объяснив, что он делает. Когда я надел пульсометр на ребенка, его пульс был сто ударов в минуту — вполне нормально для ребенка его возраста в состоянии покоя. Затем я понял, что оставил кое-какие документы и мне нужно вернуться к своей машине, и я спросил его, не хочет ли он прогуляться со мной и взять их. Он, казалось, не слышал моего вопроса, но я увидел, что его пульс подскочил до ста сорока восьми. Я подумал, что, возможно, какая-то проблема с монитором, и подошел ближе, чтобы взглянуть. На тот случай, если он не разобрал, что я пробормотал, я повторил вопрос еще раз. Мальчик остался неподвижен, а его сердце забилось еще чаще. Я был сбит с толку, но у меня не было причин заставлять его идти со мной. Я сходил к машине, взял свои бумаги, вернулся в дом и завершил свой визит.

До своего посещения я не знал историю этого ребенка: моей задачей было просто навестить его и увидеть, как он поживает на новом месте жительства. Когда я вернулся на работу, я заглянул в его историю болезни. Оказалось, что парень его матери изнасиловал его в гараже. Когда этот человек говорил ему: «Идем, выйдем, поработаем с машиной», в действительности он имел в виду: «Сейчас я использую тебя». Нечаянно я подал мальчику сигнал, связанный с травмой, предложив, чтобы он сходил со мной к машине. Я решил узнать, не может ли отслеживание пульса помочь мне разобраться, какие сигналы служат спусковыми крючками для симптомов травмы у детей.

Часто я видел ту же самую реакцию: если ребенок оказывался в ситуации, где запах, вид, звук или, как в данном случае, определенная фраза заставляли его вспоминать травмирующее событие, его пульс резко учащался. У некоторых детей, если они были скорее склонны к диссоциативной реакции, а не к реакции перевозбуждения, частота сердечного ритма уменьшалась. Возбуждение готовит человека к борьбе и/или бегству, что требует повышения пульса; диссоциация готовит человека к ситуации неизбежного стресса, угнетая сердечный ритм, дыхание и другие функции. Хотя данная закономерность отмечается не всегда и необходимо дальнейшее изучение применимости этого метода, отслеживание сердечного ритма было очень полезно в моей работе. Зная, что кто-то или что-то провоцирует у ребенка травмирующие воспоминания, мы часто могли сузить поиск человека или ситуации, которые причиняли ему вред, особенно в случае очень маленьких детей, которые еще не могут сказать нам, что случилось.

Я применил этот метод в работе с Брайаном, который теперь жил в доме для совместного проживания детей, оставшихся без семьи. К этому времени он провел без родителей уже почти два года, и было очевидно, что он страшно по ним скучает. Я несколько раз подчеркнул, что если он не хочет о чем-то говорить, то он должен мне так и сказать, и что ничего плохого не случится, если он признается, что говорил о чем-то неправду в прошлом. Я сказал ему, что сейчас у него есть шанс рассказать свою версию этой истории. А затем я немного порисовал вместе с ним.

Брайан ранее жил с Барбарой Басс. Большая часть «психотерапии» и «расследования» действий сатанинской секты происходила ее доме. Когда я первый раз спросил его об этом «терапевтическом» доме для приемных детей, он сказал, что это было «по-своему забавно». Я поощрил его продолжать, не подсказывая ему, хотел бы я знать о плохом или о хорошем.

— Кое-что мне не нравилось, у нас там было «удерживание», — сразу же сказал он.

— Скажи мне, что это такое, — попросил я.

— Она заставляет тебя бегать по лестницам, пока ты не заплачешь, потому что ты, ну, устал, и затем мы идем в комнату и ложимся на кровать, и она ложится с тобой, и она скребет у тебя по бокам, по ребрам, и это больно, и ты кричишь и выплескиваешь весь свой гнев, и ты говоришь с ней о том, что сводит тебя с ума.

— Когда она говорит: «Выплесни свой гнев наружу», что она имеет в виду?

— Все, что сводит тебя с ума. А затем она заставляет тебя говорить то, что ты не хочешь.

— Например?

— Например, что твои родители делали то, чего они не делали.

— Она хотела, чтобы ты это сказал?

Брайан, который чуть не плакал, с бьющимся сердцем, кивнул головой.

— Скажи, как это было?

— Например, что они делали тебе больно или что-то в этом роде. И у нас всегда было «удерживание» перед тем, как мы спускались вниз, чтобы побеседовать с психотерапевтом или еще что-нибудь.

— Сколько раз в неделю это было?

— Вероятно, один раз в месяц, но это зависело от наших планов. Если мы должны были давать показания, или встречаться с психотерапевтом, или еще что-нибудь, «удерживание» было в этот же день или днем раньше.

Я спросил его, как Барбара заставляла его говорить то, что не было правдой.

— Она скребет по ребрам, чтобы стало больно, и так до тех пор, ну, пока ты не сдашься. Очень больно.

— Что именно она заставила тебя сказать?