разбежалась, спасаясь от обстрелов из Кремля. Руины сожженного города не были застроены. В колокола звонили в уцелевших звонницах.
Авторы «Сказа» сообщают, что казаки «вси, выехав из Москвы, сташа в поле». Часть казаков отосланы были на границу, но казацкое войско представляло внушительную силу. Атаманы и казаки приветствовали государя, которого фактически они посадили на царство, но которого и в глаза не видели.
Старица Марфа познала нужду сначала в ссылке, а потом в Москве в осаде и, прежде чем вернуться в Кремль, много раз запрашивала бояр, есть ли к цареву приезду во дворце запасы и откуда надеются их получать. Из Москвы отвечали, что ныне в государевых житницах запасов много.
Марфа не поверила отписке. Когда приказные составили роспись запасам, выяснилось, что хлеба и продовольствия в кормовых приказах так мало, что их не хватит даже на государев приезд, а денег «ни в котором приказе в сборе нет».
Как женщину практичную, Марфу беспокоил вопрос, найдет ли она приличное ее сану жилище в разоренном Кремле. На первых порах старица думала поселиться в деревянных хоромах вдовы Шуйского, а сыну прочила Золотую палату царицы Ирины Годуновой с сенями. Но у бояр было свое мнение на этот счет. Они считали важным подчеркнуть родство Романова с династией Грозного. Только это родство давало Михаилу право на царство. Мстиславский с товарищами известили Марфу, что они уже изготовили для Михаила «полату золотую, что от Благовещенья к Красному крыльцу, да от нее сени передние, полату переднюю, да две комнаты, где живал Государь царь и великий князь Иван Васильевич, что слыл Чердак Государыни царицы Настасьи Романовны». Указание на царицын Чердак весьма удачным образом подкрепляло претензии Романовых на родство с первым царем.
Дума также приготовила для Михаила Грановитую палату, а для Марфы — хоромы в женском Вознесенском монастыре. Во дворце на старом месте была построена мыленка.
Те постройки, которые приглянулись матери Михаила, оказались разорены дотла. Палаты и хоромы в них все были без кровли. Лавок, дверей и окошек в них давно не было. Делать все пришлось бы заново, а деньги в казне отсутствовали, и плотников в столице было мало, и леса пригодного скоро было не добыть.
Соперничество между старшими боярами и земским правительством мешало собору предпринять какие бы то ни было шаги к ограничению власти самодержца.
Еще 14 апреля 1613 года собор постановил составить Утвержденную грамоту, иначе говоря, приговор Земского собора об избрании Михаила. За образец дьяки взяли годуновскую грамоту. Нимало не заботясь об истине, они списывали ее целыми страницами, вкладывая в уста Михаила слова Бориса к собору, заставляя старицу Марфу Романову повторять речи инокини Александры Годуновой. Сцену народного избрания Бориса на Новодевичьем поле они воспроизвели целиком, перенеся ее под стены Ипатьевского монастыря. Обосновывая права Романовых на трон, дьяки утверждали, будто царь Федор перед кончиной завещал корону «братаничу» Федору Романову.
Как значилось в грамоте, самодержец принимает скипетр Российского царствия для утверждения «истинные нашие православные веры и чтобы господь Бог его государьским призрением» «вся благая Московскому государству устроил».
Составители грамоты всего подробнее расписывали обязанности подданных по отношению к монарху. Они должны были служить царю и его детям «верою и правдою, всеми душами своими и головами»; «свыше своего отечества и службы, помимо царского повеленья, чести себе никакой не хо-тети и не искати; и поместья и вотчины держати по своей мере, чем кого государь пожалует».
На изготовление грамоты ушло несколько недель. Подписание ее заняло несколько лет — с лета 1613 года до 1617 года. Первыми подписали грамоту Федор Мстиславский (первая строка слева), Дмитрий Трубецкой (вторая строка слева) и Федор Шереметев (третья строка слева). Окольничий Федор Головин расписался за себя и за боярина князя Андрея Куракина (четвертая строка). Ниже стояло имя князя Пожарского (пятая строка слева). Позже на первой строке справа появилась подпись Ивана Голицына, на третьей строке — князя Ивана Воротынского и Ивана Меньшого Одоевского, на пятой строке — Василия Морозова и Бориса Салтыкова. Из бояр грамоту подписали также Иван Куракин, Григорий Ромодановский, Иван Хованский (за него руку приложил Пожарский) и на последнем месте князь Иван Черкасский и Иван Романов. Князь Владимир Бахтеяров расписался под окольничими.
Список «рукоприкладств» думных людей пополнялся по мере пожалования думных титулов различным лицам. Казалось бы, эти лица должны были бы фигурировать сначала в низшем чине и лишь затем в боярском чине. Объяснить, каким образом дьяки устранили подобные неизбежные повторы, трудно. Утвержденная грамота хранилась в виде столбца, и приказные собирали подписи на отдельных листах, которые потом подклеивались к столбцу. Возможно, это и позволяло дьякам перекраивать листы с подписями.
Установлено, что дьяки получили приказ собрать подписи прежде всего у выборных из городов, чтобы они могли скорее покинуть столицу и не нести расходов. Вскоре же власти оказались завалены неотложными текущими делами, а Утвержденная грамота утратила злободневность, вследствие чего дело ее подписания затянулось на годы.
В отличие от Годунова Михаил не позаботился о том, чтобы собрать подписи у всех членов собора поголовно. Выборные из городов выделяли из своей среды грамотея — дворянина либо посадского человека, реже стрельца, и тот подписывал разом за всех представителей своего города и уезда.
На коронации Михаила земские бояре тщетно пытались добиться признания их старшинства. Правитель Трубецкой пробовал местничать с самим Иваном Романовым, но его быстро одернули. Царь оказал честь дяде Ивану Романову, велел ему держать перед собой шапку Мономаха. Трубецкому пришлось довольствоваться более скромной ролью. Он нес скипетр. Пожарский также участвовал в церемонии коронации. Ему поручили держать золотое яблоко. Князь Мстиславский вновь оказался героем дня. Как самый знатный из бояр, он осыпал молодого царя золотыми монетами.
В Москве все ждали первых распоряжений самодержца, которые должны были определить курс государства.
Исаак Масса подробно описал первые действия коронованного государя, которые обнаружили «добрые признаки» и стали своего рода знамением. Тотчас после коронации Михаилу доложили о важном проступке одного господина и предложили наказать виновного. Ждали суровой кары для провинившегося. Но Романов не зря побывал в тюремных сидельцах. Он счел благоразумным не придавать значения доносу и отвечал сановникам: «Вы разве не знаете, что наши московские медведи в первый год на зверя не нападают, а начинают охотиться лишь с летами». Шутка обнаружила, что Романову не чуждо было чувство юмора. По существу же, решение царя стало своего рода вехой. Молодой государь своим постановлением доказал, что не намерен прибегать к репрессиям ради установления своей неограниченной власти. Последующие события показали, что Михаил не