— Я вас вовсе не ждал! — процедил он сквозь зубы.
— Возможно, — нашёлся полковник, — что вы нас и не ждали. Но вот они ждали с нетерпением!
Тут советский офицер сделал широкий жест, указав рукой на обступивших нас партизан.
— Господин офицер, — вмешался я в разговор, — ждали вы нас или не ждали, сейчас уже неважно… Вы лучше скажите: почему так долго не отвечали? Вы же видели наши световые сигналы и ракету?
— А я и не собирался вам старт выкладывать, — ответил англичанин всё так же невозмутимо. — Вас здесь вообще не должно было быть! Мы ждали сегодня французский самолёт из Каира. Вам просто повезло: вы подстроились под время его прилёта — вот и пришлось вас принимать.
— Ну, пустяки, — сглаживая мою резкость, добродушно заметил майор Иванов. — У нас есть такая пословица: всё хорошо, что хорошо кончается!..
Партизаны окружили самолёт тесным кольцом. Федя не успевал переводить. Они просили передать привет Москве, приглашали посетить их в лучшее время на освобождённой греческой земле, выкрикивали нам дружеские пожелания.
Командир партизан долго не отпускал моей руки: просил прилетать почаще.
Особенно трогательным было прощание с нашими пассажирами — одиннадцатью советскими офицерами, с которыми мы сроднились за эту богатую переживаниями ночь. Их ждали трудные переходы по горной местности, стычки с немецкими карателями. Вся боевая страда партизанской жизни была у них впереди. Но мы твёрдо надеялись, что будем ещё летать к ним, будем не раз встречаться.
Перед последним рукопожатием майор Иванов сунул мне листок из блокнота:
— Вот адрес… Попадёшь раньше меня в Москву, зайди к жене и дочери, передай им привет!
Мы обнялись, поцеловав друг друга троекратно, и взяли друг с друга слово встретиться в недалеком будущем…
Фары самолёта освещали гладкую взлётную дорожку, очертания ближних гор, затянутых дымкой предутреннего тумана.
Моторы запущены, крутятся лопасти винтов, отбрасывая назад мощную струю воздуха. В свете фар мечутся командиры, они никак не могут оторвать партизан от самолёта.
— К взлёту готовы? — спрашиваю экипаж.
— Готовы к взлёту! — звучат ответные слова.
Рёв моторов на взлетной мощности отозвался в горах тысячеголосым эхом, за хвостом взвился столб пыльного вихря.
Теперь домой, на базу!
Разворот, ещё разворот… Облегчённый самолёт послушно набирает высоту, по спирали выбираясь из глубокого колодца. Гребни гор уже под нами, наша высота — две с половиной тысячи метров.
— Командир, на обратный путь горючего не хватит! — огорошивает меня механик.
— Где же ты был раньше, чёрт бы тебя побрал! — не стерпел я.
Ну что ж, не хватит на изломанный маршрут, полетим по прямой — она ведь, как известно, является наикратчайшим расстоянием между двумя точками.
Дипломатические тонкости
О том, что наш экипаж не только сбросил груз, но и приземлялся в расположении греческих партизан, да ещё на греческой территории, союзники узнали сразу. Всполошились они изрядно. Не успел я как следует выспаться после полёта, как услышал сквозь сон:
— А что, командир «Десятки» ещё спит?
Это сержант, посыльный из штаба, спрашивал вполголоса моего соседа по койке. «Десятка» была хвостовым номером моего самолёта. Я поднялся.
— В чём дело? — спросил я. — Здесь командир «Десятки».
— Полковник просит вас в штаб, если вы уже отдохнули, — доложил сержант.
Я поспешил в штаб. На аэродроме сразу после посадки я успел лишь коротко отрапортовать командиру базы о выполненном задании. «Вероятно, — думал я, — штабу не терпится узнать о подробностях полёта». На деле меня ожидало совсем другое…
Сидя за столом у себя в кабинете, полковник, посмеиваясь, внимательно вчитывался в развернутый лист газеты, которую издавала служба пропаганды англо-американского командования в Бари. Полковник глянул на меня, усадил и перевёл мне заметку, послужившую поводом для моего вызова в штаб.
Газета сообщала, что минувшей ночью советские самолёты высадили якобы авиационный десант в Греции с целью оккупации страны: пятьсот автоматчиков. Не более и не менее!
— Хитро задумано, — проговорил полковник. — У тебя небось и моторы остыть не успели, а уже сообщение в газету тиснули! Ну и наделал же ты, Михайлов, шуму!.. — Потом, нахмурившись, полковник продолжал: — Я не за этим тебя вызывал. Только что звонили по телефону из межсоюзнического штаба средиземноморских вооружённых сил. Требуют тебя с письменным объяснением: каким образом ты попал в Грецию, ведь они точки этой нам не давали?
Визит к союзническому командованию, разумеется, мало меня привлекал. Моё дело летать, что же касается дипломатических тонкостей, то, право, это занятие было не для меня. Я получил задание и выполнил его, как умел.
— Ничего, — успокоил меня полковник, — думаю, дело обойдётся без твоей личной явки, отошлем объяснение — пусть успокоятся.
Я тут же настрочил коротенькое объяснение. Дело, мол, было так: я получил задание лететь к партизанам, на сброс. Плутал, плутал между горами, а тут как раз нам зажгли стартовые огни. Вижу — можно сесть. Известно, как это заманчиво для пилота, летящего в тыл врага: имеешь полную гарантию доставить ценный груз по назначению. Вот и сел. Лишь потом я понял, что оказался в Греции, что площадка принадлежит греческим партизанам. Я сдал груз по назначению, а затем вернулся на базу…
Моих объяснений, как и предполагал полковник, оказалось вполне достаточно: союзники больше нас не запрашивали ни о чём; дело этим и ограничилось. Вызова не последовало. Видимо, мои показания требовались только для того, чтобы подшить их к «делу».
Наше боевое содружество с союзниками началось задолго до прилёта в Бари — в те дни, когда были организованы первые, так называемые челночные полёты. Американские или английские машины, заправившись и загрузившись на английских аэродромах, летели отсюда на свои цели — на территории Германии или её сателлитов. Отбомбившись, они не возвращались назад, а шли дальше на восток и садились на нашей территории, в районе Полтавы. Здесь самолёты заправлялись горючим, принимали бомбовую загрузку, ложились на обратный курс и, отбомбившись вторично, возвращались на свои исходные базы. Тогда-то наши лётные экипажи впервые и подружились со своими союзниками и товарищами по оружию. И дружба между нами на первых порах казалась крепкой.
Среди офицеров встречались наши искренние друзья. Запомнился, например, мне инженер одной из британских эскадрилий, капитан Хэг. У себя на родине он был лейбористом (по крайней мере, так выходило по его словам), на выборах всегда голосовал за британскую рабочую партию. Отец Хэга был мелким фермером, арендатором. Капитан живо интересовался колхозным строем в нашей стране и на эту тему часто беседовал с нашими лётчиками из бывших колхозников.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});