Замедляю снижение. Утюжим воздух по склонам котловины.
Даём зеленую ракету, в ответ — молчание. Включаем кодовые огни. Штурман сигналит: точка, тире, две точки, тире. Мерно поют моторы, я попеременно перекладываю машину с правого на левое крыло, а земля по-прежнему не подает признаков жизни.
Неужели мы ошиблись?! Где-то здесь, если верить карте, должно быть озеро.
Снова набираю высоту. Спрашиваю штурмана:
— Какой курс на озеро?
— Курс сто пятьдесят градусов, время пятнадцать минут, — отвечает, видно волнуясь не меньше, чем я, штурман.
Летим по направлению к озеру, отсчитываю минуты. Если мы не ошиблись, под нами вот-вот должно появиться озеро.
Молчавший до сих пор механик беспокоится.
— Командир, — ворчит он, — воздух утюжим, утюжим без толку, а как на базу полетим?
— Ничего, Боря, сейчас разыщем цель, сядем, потом ты из-за голенища достанешь свои запасы, и мы благополучно вернёмся домой.
Плох тот механик, который не скрывает от командира корабля хотя бы самое малое количество бензина. У нашего Бориса этот драгоценный запас всегда есть. На эти-то тайные резервы я и рассчитываю теперь.
В момент, когда мы окончательно разуверились в себе, под нами блеснула водная гладь небольшого горного озера. Недаром мы со штурманом Толей потрудились в Бари над картой! Все расчёты оказались правильными — выходит, мы ещё четверть часа назад летали над партизанским лагерем. Непонятно только: почему он не отвечал нам? Что ж, попробуем ещё раз зайти, теперь я полностью уверен, что не ошибся. А раз так, разворот на сто восемьдесят градусов — и обратно в ту котловину! Да и небезопасным было для нас болтаться здесь — легко привлечь внимание противника. Немецкие аэродромы были расположены восточнее горного хребта, на расстоянии каких-нибудь пятидесяти километров.
Итак, мы находились в тылу противника. Где-то в этом районе должны патрулировать немецкие истребители — «мессеры», хорошо знакомые мне по прежним полётам к советским партизанам. От вражеских истребителей наш самолёт совсем не был защищён. На мне лежала ответственность за десантников, за свой экипаж и ценный груз. Поэтому я решил вернуться на цель, посигналить ещё раз и покружить снова над котловиной минут пятнадцать. Если же и на этот раз никто не отзовётся, повернуть немедленно обратно на базу. Бензина и в самом деле оставалось в обрез…
Снова котловина, а вокруг неё зубчатые горы. В стороне от нашего курса полыхает зарево пожаров, видно, как стреляют, идёт жаркий бой.
Снова заходим на чёрный провал долины, даём повторно зелёную ракету. Поглядываю на часы: прошло пять минут, десять… Неужели наша длительная подготовка окажется напрасной, неужели пропадет полёт? Неужели, после того что нам пришлось испытать за эту ночь, мы вернемся ни с чём? А время между тем истекает…
Мы близки были к отчаянию. Как вдруг — что это? Или мне померещилось? Нет, вижу отчетливо: раз, два, три, четыре… Десять белых световых точек, с ровными интервалами между каждой, зажигаются в чёрной яме под крылом.
Бесспорно — это огни посадочной площадки! Под нами — цель!
Однако и на этот раз меня охватывают сомнения. В тыл противника мне приходилось летать не раз, но наши партизаны обычно выкладывали совсем иные посадочные сигналы. Они вырывали глубокие ямы и в них разводили костры. Со стороны, для гитлеровцев, огни эти были незаметны, а с воздуха лётчик их легко обнаруживал. Тут же целая иллюминация, притом, кажется, ещё и электрическая! Полное пренебрежение маскировкой! Кто же это может быть? Нет ли тут какой провокации? Уж не ловушка ли?
Набрав немного высоты, я перевалил через возвышенность и отвернул влево, чтобы следом нырнуть в извилистую долину. Огни аэродрома потерялись из виду. Мы стали огибать пологость хребта, двигаясь ниже гребня гор. Внезапно нас обстреляли ружейно-пулемётным огнем: видно, мы нарвались на немецкую колонну на марше. К счастью, поблизости находилось ущелье и нам легко было в нём укрыться. Лишь бы оно не заканчивалось тупиком…
Мы все напряжены до крайности. А вдруг наскочим на скалу? Ведь это только наше предположение, что ущелье выходит в долину.
Мы летели теперь на высоте не более двухсот метров над землёй и девятисот пятидесяти метров над уровнем моря. Огней по-прежнему не видно, сплошной мрак. Ущелье под нами извивается змеёй. А по расчётам времени лагерь партизан должен быть вот-вот.
— Шасси! — командую механику.
— Есть шасси! — отвечает Боря.
Впереди на миг мелькнули заветные огни — и снова мрак. Скорость падает.
Вдруг перед самым носом самолёта возникает чёрная стена. Вот это сюрприз! Фары у меня уже зажжены, и я отчетливо представляю: ещё секунда-другая — и мы врежемся в деревья!
Инстинктивно рву штурвал на себя и хриплым от возбуждения голосом кричу механику:
— Форсаж!
Моторы, переведённые на максимальные обороты форсированного режима, неистово ревут, и самолёт с трудом переползает через возвышенность. Внизу ещё раз мелькнул ярко освещённый старт.
Наступает напряжённейший момент перед посадкой.
— Щитки! — кричу механику.
Механик выпускает щитки, и мы стремительно несёмся вниз. Стрелка вариометра отсчитывает десять — двенадцать метров в секунду.
И вот в самую последнюю секунду перед посадкой новые препятствия: старт снова пропадает из виду, а навстречу с бешеной скоростью несётся стена леса.
— Форсаж!.. — повторяю приказание.
Перед нами расстилается ровная посадочная полоса. Механик убирает газ, один за другим проносятся под крылом огни старта. Огромным физическим напряжением удерживаю самолёт от падения… Стартовые огни остаются позади, у самой границы площадки, я не сажусь, а тяжело плюхаюсь на землю.
Ну и посадочка! Увидел бы её мой покойный инструктор из Тамбовской лётной школы, задал бы он мне перцу!
Тотчас же развернув самолёт и отрулив обратно в сторону, освещаю окрестность, стараясь угадать, куда нас угораздило сесть: к врагам или друзьям?
Но вот со старта мне замигали лампой: приглашают! Не теряя времени, я отрулил на линию, с которой в случае опасности можно было бы немедленно взлететь, затем следую световому приглашению. А мысли между тем одна тревожнее другой: что, если это гитлеровцы и я сам полез к ним в ловушку? Вступать в бой или сдаваться? Нет, дудки — всё, что угодно, только не плен!
— Боря, — говорю тихо механику, — сейчас я стану на старт, но ты мотор и фары не выключай! Если это немцы, автоматы в руки, полный газ — и поминай как звали! Понятно?.. Уйдём, как полагаешь?
Борис утвердительно кивает головой, улыбается весело. Но меня не проведёшь — чувствую, улыбка у него деланная, да и себя ловлю на том, что улыбаюсь неестественно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});