Парижане все такие. Они во всем видят подвох. Это – профессионалы, умудряющиеся ошибаться в двенадцати случаях из десяти.
Карамба! Сынок, я иссох от тоски; как я соскучился по их милому головотяпству! В Париже, видишь ли, больше глупости, чем во всем остальном мире. В Америке не хватает парижского вздора; все люди тут благоразумны до ужаса. Я не мог больше жить без Парижа. Глупость или смерть! Одним словом, я пишу эти строки в Гавре и сейчас лично брошу письмо в почтовый ящик, я, я сам и никто другой!..»
– Забавный у вас брат, – улыбнулась мадам Сула. – Но когда пишут издалека, некоторые мысли кажутся странными…
– У него ума больше, чем у четверых… – начал Поль.
– Я вовсе не хотела сказать, что… – поспешила объяснить Тереза.
– Разумеется, мадам Сула. Хотя вы и правы. Но я продолжу:
«Шутки в сторону: я приехал во Францию не развлекаться, мой дорогой брат. Я уже давно встревожен. Моя милая матушка лишь приписывает пару строк в конце твоих писем, а твои послания не сообщают мне того, что я хотел бы знать. Ложась спать по вечерам, я в течение двух лет себя спрашиваю: как они там? Действительно ли моя матушка пребывает в добром здравии? Излечилась ли она от своей пагубной страсти, сделавшей ее несчастной? Правильно ли воспитывает юного Поля? Не получала ли наследства от каких-нибудь умерших родственников?..»
– Ах, так! – вновь прервала юношу Тереза. – Он, стало быть, не знает, что бедная мадам Лабр умерла?
– Он не успел получить моего письма, – ответил Поль. – Жан ничего не знает и не может знать.
– Он пишет так по-книжному, месье Поль! – заметила мадам Сула.
– Это доброе и благородное сердце, – нежно улыбнулся юноша. – Читаю дальше:
«Конечно, милый брат, я не обвиняю тебя в том, что ты не слишком откровенен со мной, но что, например, за место, где вы живете и которое ты никак не называешь? В моем возрасте еще сложно рассчитывать на крупное жалованье. Я сделал для вас все, что мог, но мог я так мало!
Я возвращаюсь, чтобы во всем разобраться и все увидеть своими глазами. В конце концов, мы Лабры д 'Арси, и я нигде не встречал людей, которые были бы честнее и благороднее моего отца!
Я все увижу и все выясню: как вы живете, как идут у вас дела… Я имею право это знать. Ты, возможно, расскажешь мне о том, о чем не захотел и не осмелился написать.
Признаться ли тебе? Честно говоря, мне внушает страх квартал, в котором вы живете. Эта Иерусалимская улица… Она пугает меня. Надеюсь, что младший сын Антуана Лабра не стал полицейским? Видишь, я теряю рассудок.
Я сошел с корабля сегодня утром. Несмотря ни на что, у меня легко на сердце: я уверен, что в конце концов все уладится. Я не привез с собой много денег, зато душа моя полна нежности, я не боюсь трудностей и не собираюсь перед ними отступать. Если я найду вас счастливыми – тем лучше! Я с чистым сердцем окунусь в пьянящую атмосферу Парижа.
Если же, как я опасаюсь, вы несчастны… Я еще молод, ты становишься мужчиной… Черт побери! Разрази меня гром, если мы вдвоем не преодолеем все невзгоды!
Ты понял меня, подготовь матушку. Я переночую здесь. Завтра в четыре часа утра отправляется почтовая карета – и между восьмью и десятью вечера я постучу в вашу дверь. Завтра вечером я смогу тебя обнять.
Целую,
ЖАН».
Наступила пауза. Первой молчание нарушила мадам Сула.
– Он опаздывает на тридцать часов, – заметила она.
– Решив уйти в мир иной, – прошептал Поль вместо ответа, – я тоже написал брату. Он не получит моего письма. Рассказывать будет сложнее, чем написать. Но в конце концов, – проговорил Поль, поднимая голову, – если у меня не хватит духу, меня не будут мучить угрызения совести.
– Тридцать часов! – повторила Тереза. – На вашем месте я бы навела справки.
Произнося эти слова, она потянулась рукой к газете, в которую был завернут сыр, и добавила:
– У меня голова кружится от голода, не угостите ли вы меня завтраком, месье Поль?
Поль протянул ей хлеб, но, вместо того, чтобы приняться за еду, женщина воскликнула:
– Смотрите, смотрите! Вот напечатано ваше имя!
– Не так часто я вижу свое имя в газетах, – засмеялся Поль.
– И имя вашего брата тоже! – добавила Тереза, приподняв сыр ножом, чтобы удобнее было читать.
– Мой брат! – повторил Поль с растущим беспокойством. – Может быть, с ним случилось несчастье?
– Но только после прибытия во Францию, – сказала гостья, – и заметка с этим не связана. Это же старая газета. Вот видите, на обороте: «Биржа, 23 декабря…» А у нас – конец апреля.
Мадам Сула соскребла с листка бумаги весь сыр. Поль между тем продолжал:
– Вы думаете, меня не тревожит его опоздание, мадам Сула? Тридцать часов! Жана действительно нет слишком долго; но вот что мне пришло в голову: вчера вечером, спускаясь с лестницы, я встретился с одним человеком. Он спросил, не я ли Поль Лабр.
– Конечно, это был ваш брат! – воскликнула Тереза. – Но почему он не постучался ко мне?
Вдруг она сказала:
– Смотри-ка!
Удивительно, как с интересом читая листок газеты, она все время поглядывала одним глазом на спящую малышку. Мадам Сула все замечала и всему уделяла необходимое внимание.
– Покажите, – попросил Поль, – надеюсь, ничего об оскорблении личности?
Он вдруг вспомнил о своей истории с генералом. В те времена в газетах писали обо всем, даже полицейских не щадили.
– Возможно, это удача, – ответила мадам Сула, стараясь расшифровать засаленный отрывок газетного объявления.
«Месье Лабр (Жан) и месье Лабр (Поль), оба сыновья месье Лабра д' Арси (Антуана), приглашаются как можно скорее посетить контору мэтра Эбера, нотариуса, по адресу: улица Вьей-дю-Тампль, дом N0 22, по вопросу, который может оказаться им интересным».
Она протянула обрывок газеты Полю, который попытался пошутить.
– Я не знаю никакого дядюшки из Америки, – сказал он. Прочитав объявление и он, в свою очередь, не смог скрыть возбуждения.
Среди всех вещей, которые могут в одно мгновение вселить в человека страх и надежду одновременно, такого рода сообщения надо поставить на первое место. В них ничего толком не сказано, поэтому они волнуют. Они могут принести болезненный удар или неслыханную удачу.
Поль попытался скрыть учащенные удары своего сердца и охватившее его волнение, поэтому медленно он проговорил:
– Двадцать третье декабря и конец апреля – огромный промежуток времени. Если нотариус ждал целых четыре месяца, он может подождать еще несколько дней или часов.
Если Поль не высказал вслух своего истинного желания, то Тереза, наоборот, откровенно выразила свои мысли, ответив:
– Месье Лабр, вы сделаете мне приятное, если немедленно возьмете экипаж и поедете на улицу Вьей-дю-Тампль, дом № 22. Мне думается, вы разбогатели!