Читать интересную книгу О красоте - Зэди Смит

- Моей вагине в Каролине твоя вагина не чета, - сказал Рон, передразнивая сварливые кивки и распевную интонацию чтицы и стоя на грани, по мнению Клер, расистского выпада. Но класс взорвался от хохота; Зора смеялась громче всех и тем самым энергично его одобряла. Конечно, подумала Клер, они не так чутки к этим вещам, как мы в их годы. В 1972 году после подобной реплики тут было бы тихо, как в церкви.

Несмотря на смех и разговоры, заказ напитков, открывание и закрывание дверей в туалет девушка продолжала читать. Через десять минут корявость ее стихов перестала забавлять окружающих - устарела, как выразился кто-то из студентов Клер. Даже самые благосклонные слушатели больше не кивали ей в такт. Гул голосов усилился. Ведущий, сидевший на табурете у края сцены, решил вмешаться, включил микрофон и попросил тишины, внимания и уважения (частое слово в «Остановке»), Но девушка выступала неважно, и вскоре снова поднялся галдеж. Наконец, после зловещего обещания: И я восстану - она умолкла. Раздались жидкие хлопки.

- Спасибо, Богиня JIapa, - сказал ведущий, держа микрофон у самых губ, как рожок мороженого. - Итак, я Док Браун, ваш сегодняшний ведущий, прошу вас поддержать Богиню Лару. Сестра набралась смелости и вышла на сцену, не так-то это просто - встать здесь перед всеми и поведать о своей вагине и прочем… - Док Браун позволил себе хохотнуть, но тут же снова изобразил беспристрастность. - Я серьезно, это требует мужества. Вы ведь согласны? Да? Ну давайте же, похлопайте, не сидите как истуканы. Пусть Богиня Лара, автор этих тонких строк, услышит вас - вот, уже лучше.

Класс Клер присоединился к ленивым аплодисментам.

- Гони поэзию! - крикнул Рон в шутку, предназначая ее для своих, но не рассчитав громкость голоса.

- Гони поэзию? - повторил Док Браун, расширяя глаза и выглядывая в темноте источник таинственного голоса. - Черт, и часто ли вы такое слышите? За это-то я и люблю «Остановку». Гони поэзию! Бьюсь об заклад, это веллингтонский птенец. - Комнату сотряс смех, и громче всех смеялись студенты Клер. - Гони поэзию! Сегодня к нам пожаловали ученые ребята. Гони поэзию! Гони тригонометрию! Гони алгебру! Гони, гони, гони! - сказал он, гнусавя, как черный комик, пародирующий белых. - Что ж, юноша, тебе повезло, потому что мы завалим тебя поэзией, ритмами, рифмами, рэпом - мы выдадим все это на-гора! Гони поэзию! Какая прелесть!.. Итак, ваша задача - определить победителя. У нас есть жеробоам{31} шампанского - уважаемый мистер Веллингтон, это ваше слово дня: жеробоам шампанского, что значит «уйма алкоголя», - и вы должны решить, кому он достанется. Поддерживайте своих любимцев, только и всего. Сегодня будет, на что посмотреть. У нас есть карибские ребята, африканские ребята, есть народ, который рифмует по-французски и по-португальски - в общем, по достоверным сведениям, у нас тут целая Организация Объединенных Лирических Наций. Чувствуете, какая вам оказана честь? Вот-вот, - сказал Док Браун в ответ на поднявшиеся вопли и свист. - Мы выходим на международный уровень, черт подери! Знай наших!

И понеслось. Поддержали первого выступающего - рифмовал он топорно, но красноречиво говорил о последней войне США. Затем вышла долговязая и неуклюжая девица с ушами, прорезающими идеально ровную завесу ее длинных волос. Клер подавила свою неприязнь к сложным метафорам и смогла насладиться жесткими остроумными стихами девушки об окружающих ее ничтожествах. Потом трое парней один за другим познакомили присутствующих с хроникой брутальной жизни улицы, третий говорил на португальском. Тут внимание Клер иссякло. Прямо перед ней под выразительным углом сидела Зора, демонстрируя ей свой профиль. Клер обнаружила, что невольно рассматривает его. Как много в ней от отца! Тот же слегка неправильный прикус, удлиненное лицо, внушительный нос. Увы, она толстеет, ее явно ждет судьба ее матери. Клер казнила эту мысль. Какой смысл ненавидеть Зору, или Говарда, или себя? Ненавистью делу не поможешь. Тут нужно личное прозрение. Дважды в неделю в шесть тридцать вечера Клер приезжала в Бостон, к доктору Байфорду на Чапел Хилл и платила ему 80 долларов в час за помощь в обретении этого прозрения. Вместе они пытались разобраться в том мучительном хаосе, который породила Клер. Если что и было хорошее в ее жизни за прошедшие двенадцать месяцев, так это сеансы у доктора Байфорда: из бившихся с ней годами психоаналитиков он был близок к разгадке как никто. На сегодняшний день выяснилось следующее: Клер Малколм склонна к самосаботажу. В соответствии с поведенческим алгоритмом, сложившемся, по мнению доктора Байфорда, еще в младенчестве - слишком уж глубоко он въелся в жизнь Клер, - она методично саботировала любую возможность счастья. По-видимому, ей казалось, что она недостойна его. Случай с Говардом был всего лишь последним и самым впечатляющим эпизодом в долгой истории эмоционального тиранства, на которое она считала нужным себя обрекать. Один выбор момента чего стоит. Наконец - наконец! - ей было послано это чудо, этот ангел, это сокровище - Уоррен Крейн, мужчина, который (поощряемая Байфордом, она выдала целый список его черт):

а) не считал ее опасной;

б) не боялся ее сексуальности и не испытывал ужас перед ее полом;

в) не подавлял ее умственно;

г) не желал подсознательно ее смерти;

д) не завидовал ее богатству, репутации, таланту или силе;

е) не пытался вклиниться между ней и ее глубокой привязанностью к земле, более того, любил землю сам и поощрял ее любовь к ней.

Она вышла в открытое море радости. Наконец-то, в свои пятьдесят три. Разумеется, лучшего времени для порчи собственной жизни не придумаешь. И она вступила в связь с Говардом Белси, одним из ее старых друзей. Мужчиной, никогда ее не возбуждавшим. Идеальная диверсия, думала она, оглядываясь назад. Надо же было выбрать именно Говарда Белси! Прильнув в тот день к Говарду в конференц-зале на кафедре африканистики, открыто предложив ему себя, Клер не знала, зачем она это делает. Зато она ощутила, как из задворок его существа к ней навстречу хлынули все классические мужские фантазии и мотивы - жажда новой плоти, другой жизни, стремление вернуть молодость, последняя возможность завоевать кого-то еще. Говард обнаруживал тайную, призрачную, бесславную сторону своей натуры. С таким собой он знаком не был, такого себя он считал ниже себя; Клер поняла это по настойчивости, с которой он сжал ее хрупкую талию, по неловкой поспешности, с которой он ее раздел. Желание застало его врасплох. Клер же ничего особенного не почувствовала. Одну тоску.

Их трехнедельный роман даже не пересек порога спальни. Спальня означала принятие осмысленного решения. Вместо этого, плывя по течению своего рабочего графика в колледже и встречаясь трижды в неделю после занятий, они запирались в кабинете Говарда и падали в его огромный, топкий диван, обитый нарочито английской, в духе Уильяма Морриса[55], тканью с папоротниками. Среди этой листвы они и занимались сексом, молча и свирепо, почти всегда сидя; Клер оседлывала Говарда, охватывая его торс маленькими веснушчатыми ногами. После соития Говард обычно пригибал ее тело к дивану, принуждая лечь, и, к удивлению Клер, обшаривал ее своими большими ладонями: клал их ей на плечи, на плоскую грудь, на живот, на лодыжки, на тонкую благодаря эпиляции линию лобковых волос. Словно для него это было невероятно, и он проверял, реальна ли она, реально ли все происходящее. Затем они вставали и одевались. Как это снова могло случиться ? - спрашивали они, именно так или другими словами. Глупый, трусливый, бессмысленный вопрос. Между тем секс с Уорреном вновь и вновь приводил ее в экстаз и неизменно высекал слезы вины, которые Уоррен в своем неведении принимал за радость. Кошмарная ситуация, тем более что она не могла объяснить ее даже себе самой; Клер закабаляло и вгоняло в ступор долгое эхо ее убогого, безлюбого детства. Оно продолжало душить ее спустя столько лет!

Через три вторника после начала связи Говард пришел к ней в кабинет и объявил, что все кончено. Впервые оба признали, что между ними что-то было. Как оказалось, Говарда поймали с презервативом. С тем самым, неоткрытым, над которым потешалась Клер в день их второго свидания, когда Говард извлек его на свет, как заботливый, благонамеренный подросток («Говард, милый, ты очень любезен, но я вышла из репродуктивного возраста»). Слушая его рассказ, Клер чуть не рассмеялась снова - типичный Говард, жертва ненужных катастроф! Но потом стало не смешно. Он сказал, что признался в измене, сообщив жене необходимый минимум фактов. Имя Клер он от Кики скрыл. Это было мило с его стороны, и Клер его поблагодарила. Говард странно взглянул на нее. Он солгал не ради репутации Клер, а чтобы пощадить чувства Кики. На этом его короткая, деловитая речь закончилась. Он немного помедлил, переминаясь с ноги на ногу. Он был не похож на Говарда, которого Клер знала уже тридцать лет. Где тот непреклонный интеллектуал, всегда, как ей казалось, считавший ее слегка нелепой, сомневавшийся, что в поэзии есть какой-то смысл? В тот день в ее кабинете Говард выглядел так, как будто порция доброй, умиротворяющей лирики ему бы не повредила. Все годы их дружбы Клер посмеивалась над его педантичной ученостью, а он дразнил Клер ее эстетическими принципами. Согласно одной из ее старых шуток, Говард был человеком только теоретически. В колледже это мнение разделяли многие: студенты Говарда с трудом представляли, что у него может быть жена, семья, что он моется в душе и способен любить. Клер была не столь наивна: она знала, что любить он способен, и еще как, но она знала и то, что чувство в нем выражено ненормально. Что его ученый образ жизни извратил его любовь, изменил ее сущность. Конечно, без Кики он ничего бы не смог - всем его друзьям это было хорошо известно. Но брак их оставался загадкой: он книжный червь, она нет, он теоретик, она политик. Она зовет розу розой. Он зовет ее набором культурных и биологических элементов, существующих в поле взаимного притяжения полюсов природы/искусства. Клер всегда было интересно, на чем держится их союз. Доктор Байфорд осмелился предположить, что именно поэтому она в конце концов и соблазнила Говарда. Будучи сама на эмоциональном пике, она вторглась в самый успешный из известных ей браков. Что правда, то правда: сидя в тот день за столом у себя в кабинете, она увидела в сиротливом, неприкаянном Говарде порочное подтверждение своей правоты. Его вид доказывал, что в отношении интеллектуалов она все-таки не ошиблась. (Кто бы сомневался! Она трижды выходила за них замуж!) Они не ведают, что творят. Говард совершенно не мог совладать с открывшейся ему новой реальностью. Он был не в силах примирить представление о себе с тем, что он сделал. Это выходило за пределы рассудка, и значит, было непостижимо. Если Клер их связь лишь подтвердила то, что она уже знала о темных сторонах своей натуры, то для Говарда она стала откровением.