Читать интересную книгу Три стервы - Титью Лекок

– Габриэль, ты как? Спишь, что ли?

Та открыла глаза и улыбнулась:

– Нормально. Все в порядке. А ты как? В тоске?

– Э-э-э… Нет. Зачем ты просила меня приехать?

Габриэль наклонилась, ее лицо находилось в нескольких сантиметрах от Эминого. Эма улавливала запах ее дыхания, смесь ванили и вина. Габриэль попыталась остановить разбегающиеся зрачки, чтобы заглянуть в ее глаза, и прошептала:

– Я должна тебе кое в чем сознаться. В чем-то ужасном.

Габриэль замолчала и, не произнося ни слова, смотрела на нее.

– Да?

– Эма… – Голос и выражение лица делали ее похожей на заговорщицу, типа Маты Хари. – Эма, – повторила она, – я Габриэль д’Эстре.

– Габриэль, – ответила Эма с той же интонацией, – я знаю.

Габриэль еще больше наклонилась, наполовину по собственному желанию, наполовину из-за того, что была слишком пьяна и пыталась сохранить равновесие. Эма испугалась, что она сейчас ее поцелует, и положила руку ей на плечо, чтобы удержать на расстоянии.

– Как тебе объяснить? Я и есть Габриэль д’Эстре. Та самая Габриэль д’Эстре. Я все помню. Ну… не все, но по ночам, знаешь, мне снится Генрих.

– Генрих?

– Да… Генрих Четвертый. Вот и доказательство.

Ну конечно, ухмыльнулась про себя Эма. С другой стороны, у каждого свои улеты в прошлые жизни. Вдруг Габриэль схватила ее за руку и сжала изо всех сил. У нее были ледяные пальцы.

– Пошли. Я должна отвести тебя в “Убежище”.

Эме не впервой было проводить ночи, переходя с подругами из бара в бар, ничем особым ни в одном из них не занимаясь, если не считать непрерывного повышения содержания алкоголя в крови. Обычно финишировали они в каком-нибудь клубе, чаще всего в “Скандале”. Но вполне возможно, что она отстала от жизни и не ориентируется в последних рейтингах парижских сексодромов. Она решила, что “Убежище” и “Скандал” – заведения примерно одного уровня. Очень громкая музыка, слишком дорогая выпивка и никаких проблем с траханьем. Но было уже поздно, Эма устала, и ей хотелось вернуться к Блестеру. Она совершенно не планировала зажигать этой ночью. Поэтому она приложила все силы, чтобы уговорить Габриэль вернуться домой. Безуспешно. Она всячески старалась разубедить герцогиню, но та встала, демонстративно отказываясь слушать. Когда Эма напомнила ей, что неплохо бы расплатиться, Габриэль расхохоталась и объяснила:

– Они меня хорошо знают! К твоему сведению, у меня тут изрядный долг. – Она направилась к выходу, опасно покачиваясь на высоченных каблуках.

В соответствии с Эмиными предчувствиями, Габриэль сделала несколько неуверенных шагов и свалилась. Эма бросилась ее поднимать. Падая, герцогиня разорвала колготки от колена до верха бедра.

– Отведи меня, – умоляюще простонала она.

Только каким-то чудом им удалось добраться до “Убежища” целыми и невредимыми. Дверь была окаймлена красными неоновыми трубками, окна задернуты старыми шторами из бордового бархата, а все вместе это напоминало “Скандал”, но Эма сразу догадалась, что это настоящее заведение с проститутками. Она схватила Габриэль за плечо, пытаясь ее остановить.

– Мы же не пойдем туда?!

Габриэль высвободилась и открыла дверь. У Эмы не осталось выбора, и она последовала за подругой. Внутри пришлось подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Эма предположила, что свет приглушен не из стыдливости, а чтобы замаскировать скверное качество девушек. Габриэль устроилась у стойки, на которой была водружена ваза с презервативами и спичечными коробками. Длиннющие ноги, поехавшие колготки и размазанный макияж делали ее похожей на падшую женщину-вамп. Из-за стойки матрона весом кило в сто двадцать послала ей беззубую улыбку. Эме казалось, что она угодила в сцену из низкопробного кино.

– Привет, Герцогиня. Сколько лет, сколько зим. Джин с тоником? А что твоей подружке?

Эма с изумлением посмотрела на нее и пробормотала:

– Коку.

Габриэль закурила, а матрона поймала удивленный Эмин взгляд.

– Не парься, ты тоже можешь курить, – объяснила она. – Это не особая привилегия Герцогини. Мы частный клуб. Здесь все дозволено.

Она разразилась непристойным хохотом, который перешел в приступ кашля. Эма взяла спичечный коробок с мелкой надписью “Убежище” и тоже зажгла сигарету. Бар был пустым, если не считать трех усталых проституток, которые играли в карты и перешептывались. Над их головами висели пошлые гравюры с изображением жалких и смешных оргий. В глубине помещения, за красными занавесями, просматривалась лестница. Эма сидела на табурете и молча цедила свою коку, глядя на идеальный профиль Габриэль и дожидаясь, когда та ей все объяснит. Она не могла удержаться от мыслей о сексуальных забавах, которые наверняка имели здесь место всего несколькими часами раньше. В зале пахло затхлостью, пылью и чем-то, что, по всей видимости, недавно было феромонами, насыщавшими атмосферу. Когда Габриэль повернула к ней лицо, ее голубые глаза были затуманены слезами.

– Я знаю, тебе не нравится Ришар. Не уверена, что выйду за него замуж, но если это произойдет, тебе придется с ним нормально общаться. Ты должна будешь меня поддержать, потому что ты – моя подруга, Эма. А подруги так и поступают, поддерживают друг друга. Но… Оглянись вокруг, ты все поняла?

Эма отрицательно покачала головой, в которой вертелась одна-единственная фраза. “Веревка разорвана”. Габриэль сейчас обрывает свою веревку, и Эма должна оставаться рядом, чтобы подхватить ее.

Габриэль продолжила страдальческим голосом:

– Оглядись вокруг, и ты поймешь, что я не могу выйти за него замуж. Не могу я так с ним поступить. Не могу вывалить все это на него, а потом попросить на мне жениться, несмотря ни на что. Так не делают.

Черная от туши слеза скатилась по ее щеке, оставив длинный вертикальный след. Никогда еще она не была такой красивой.

– Я слишком много видела. Гораздо больше, чем надо. Я видела жуткие вещи. Естественно, я имею в виду не Варфоломеевскую ночь – тогда я еще не родилась, как ты догадываешься. Но все остальное… Я не стану тебе это рассказывать. Тебе своих заморочек хватает… Знаешь… когда я с вами познакомилась, с тобой и с Алисой, вы меня ни о чем не спрашивали, не пытались узнать, почему я тем вечером надиралась в одиночестве. Вы не задавали вопросов. Вы меня приняли, и вы уважаете меня, что бывает не часто. Уважение – такая редкость. Я всегда буду с тобой. Если вдуматься, я вас никогда не обманывала. Как и Ришара. Но долго я так не выдержу.

Эма не до конца понимала, какой смысл заключен в ее намеках, почему они пришли в этот бар с проститутками и откуда его хозяйка знает Габриэль. Она приходит сюда время от времени, чтобы оттянуться в сомнительной компании? Или же она здесь раньше работала? Все это как-то не совмещалось с реальной действительностью. К тому же Эма страшно устала. Но главное, ее околдовывала трагическая аура Габриэль. Притягательная власть отчаяния. Ее крайняя бледность контрастировала со слишком красными от вина губами. Потекшая тушь вокруг прозрачных глаз делала их огромными. Впервые Эма замечала в ней нечто от уличной девки, от наркоманки, которая достигает божественных высот, перед тем как окончательно рухнуть в грязь. Раньше она такого не видела. Разве что у великих актрис. Габриэль что-то говорила, а в Эмином воображении всплывало испачканное кровью протестантов девственно белое платье Изабель Аджани на афише “Королевы Марго”. Что Габриэль пытается ей сказать? Что хочет до нее донести? Может, ее просто захлестнул поток жизни, воспоминаний и ей нужно на несколько часов отдаться ему, будучи уверенной, что подруга не оставит ее, займется ею. Под конец речи Габриэль взяла Эмины руки в свои, по-прежнему ледяные, и потребовала, чтобы та ей кое-что пообещала.

– Поклянись, что забудешь все, что я сказала тебе этой ночью.

Эма поклялась.

Отказываться от обещания Эма не собиралась, более того, проснувшись назавтра, вообще была уверена, что все это ей приснилось. Но независимо от того, плод ли ее богатого воображения эта история или нет, она обо всем забудет – такую она дала клятву. Чтобы не бояться встречи с Габриэль, придется никогда не вспоминать об этой ночи и не пытаться строить какие бы то ни было умозаключения.

Депрессия Фреда, заявившего по телефону, что ему не хочется выходить из дому, сюрная ночь с Габриэль в духе Бретоновой “Нади”, Алиса и ее отношения с Гонзо, профессиональный тупик, в котором она сама оказалась, – Эма посчитала, что для одного человека это чересчур. Но самой большой ее мукой был социальный взлет Блестера. Она, естественно, продолжала держать лицо. Ни за что на свете она бы не отказалась от того, что, с точки зрения разумности, казалось ей наилучшей линией поведения. Потому что Эма гордилась тем, что она – женщина разумная, хоть и с легкой сумасшедшинкой, из-за чего, кстати, и должна удерживать себя в пределах психической нормы. Не может она позволить себе поддаться безумным порывам. К тому же с Блестером все было супер – единственная сфера ее жизни, приносившая чувство благополучия и успокоения. Дни она проводила в депрессии, как и положено безработной, зато романтические вечера и ночи поднимали дух. Однажды ночью, после того как они занимались любовью (потому что теперь они несомненно занимались именно любовью), Блестер даже прошептал: “Я никогда не был так счастлив”. В некотором смысле она тоже была счастлива. Она переживала прекрасную любовную историю, и нельзя было позволить материальным заботам и неуместной зависти отравить ее. К тому же Блестер вел себя просто идеально. В чем его можно упрекнуть? Он милый, предупредительный, чуткий, всегда поддерживает ее, к тому же веселый и слегка эксцентричный. Позже Эма удивится, куда делось ее трезвое восприятие. Наверное, она сознательно убедила себя в том, что все хорошо и правильно. Иначе она бы заметила, что дошла до ручки. Она не подозревала, что пылкое стремление к рациональности отравит ее разум и загонит в глубокий мазохизм. Так, она постоянно вбивала себе в голову логическую конструкцию “я очень рада за него, ведь он достоин такого места”. Это, естественно, предполагало, что талант всегда вознаграждается, и подводило к неизбежному выводу, что она, следовательно, заслуживает того поганого положения, в котором очутилась. Софизм, построенный на дешевой психологии. Она закрывала глаза даже на самый главный показатель того, что все не так, на показатель, который постоянно был у нее перед глазами и заключался в том, что они теперь занимались только любовью, а сеансы садо-мазо остались далеко в прошлом, и их ей постоянно не хватало. Так вот, даже фрустрацию она старалась игнорировать. Естественно, она замечала, что смотрит теперь самую грязную порнуху и ищет в ней то, чего ей недостает в жизни, однако отказывалась видеть в этом провал своих романтических отношений. Эти отношения были единственным, что у нее осталось. Признать, что они не столь идеальны, как она утверждала, было равносильно признанию полного фиаско всей жизни. Если чтобы сделать вид, будто ничего не случилось, достаточно чаще мастурбировать под садомазохистские игры на экране, она согласна.