Я киваю, хотя здесь не нужен мой ответ.
— И я уеду, — все-таки говорит он, выжимая из меня слезы. — Я не собираюсь играть с отцом в дочки-матери и на расстояние выстрела не подойду к его выводку, но нога… — Ян покачивает гипсом над полом. — Это и правда нужно исправлять. Не хочу быть калекой и хромать целый год.
— Ты просто боишься, что не догонишь меня, если я от тебя убегу? — пытаюсь я заигрывать, потому что, если перестану нести всякую чушь, разревусь в голос.
— Убежишь. Конечно, — цокает он, а затем меняет тон на обольщающий. — Прикую наручниками к батарее и применю оральный секс. Будешь еще умолять не выпускать тебя из дома.
— Мечтай.
— Ах вот оно как! — возмущается, посмеиваясь, и атакует щекоткой мои ребра. Я дергаюсь, кричу, а после все еще пытаюсь отдышаться, когда он продолжает добивать меня: — Нужно понять, что делать с домом. И с детейлингом, кстати, это хорошие деньги.
— А как же предложение играть в…
— Я получил травму, совенок, — левый уголок его губ подпрыгивает вверх, и на мгновение на щеке появляется милая ямочка. — Давай будем честны: восстановиться за такой короткий срок практически невозможно. А даже если я и наберу форму, не факт, что они все еще будут меня ждать. Поэтому нужен план Б. И согласно нему я не могу быть одноногим калекой, как твой детектив, книги о котором ты переводишь.
Я резко поднимаю на него глаза.
— Ты читал?
Я полагала, что меня очень тяжело удивить, но Ян…
— Конечно, ты ведь так вкусно рассказывала про него, — он наклоняется и тянет носом у моих волос. — Жду, кстати, продолжения, ты давно не обновляла главы.
— Было немного не до этого, — еле слышно говорю я, и он отвечает мне глубоким вздохом.
— Мы улетаем рано утром.
— Я приду проводить тебя.
— Нет, не надо, — от его слов сердце пропускает удар. Черт, оно вообще забьется снова? — Я не хочу прощаться, потому что это ни хрена не прощание. Я не знаю, задержусь ли там. Может, завтра уже вернусь, и тебе вновь придется терпеть мою рожу.
— Хорошая рожа, что с ней не так? — я закатываю глаза, а Ян сжимает руки на моей талии и еще ближе притягивает к себе, хотя между нами и без того нет лишних миллиметров.
— Мы увидимся. Скоро. — Десять недель — это вечность, за которую можно постареть, а не скоро. — Но сейчас спокойно разойдемся по домам, как в любой другой день.
— Мы оба знаем, что было бы в любой другой день, — бормочу под нос о сексе и не могу скрыть обиду в голосе.
— Ну почти в любой другой день, сейчас я не…
— Я понимаю, — перебиваю его.
И несмотря на то что мы вроде бы и попрощались на словах, на деле же продолжаем сидеть, обнимая друг друга. Нам вместе так хорошо, что я боюсь встать и рассыпаться без него. Глупости, конечно, говорю. Земля не перестанет вращаться после отъезда Бессонова, жару за окном не сменят сибирские холода, мое сердце не остановится… если вдруг меня не схватит какой-нибудь ранний инфаркт. И я утрирую, знаю, но как же точно это описывает, что я чувствую на душе — я рассыпаюсь без него. Вроде бы совсем недавно я страдала, что Ян улетает на соревнования, и мы не увидимся несколько дней. Мы целовались, пока таксист не надорвал гудок, и это было неделю назад, а кажется, прошла целая вечность.
Когда совсем темнеет, я каждую новую минуту собираюсь оторвать себя от Яна, встать и уйти. Но он молчит, не отпускает, не возражает, чтобы я и дальше гипнотизировала стрелку на часах. Мы приходим в себя, только когда в окна бьет яркий свет фар, и я вспоминаю, что мама должна вернуться из лечебницы вместе с папой.
— Я пойду.
Раз, и я на ногах, больше не касаюсь Бессонова — это как с пластырем, чем резче, тем меньше боли. А дальше все просто: прыгнуть в кеды, открыть дверь, выскочить на улицу и… услышать за спиной шаги. Черт. Зачем Ян вышел за мной? Зачем продлевает агонию? Тем более он знает, что может увидеть моего папу. Между нами с Бессоновым все хорошо, но я отдаю себе полный отчет, что он не обязан радоваться общению с моим отцом. Хватает того, что он будет терпеть его по соседству.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Если вернется.
Машину глушат, я набираю побольше воздуха в легкие, готовлюсь ко всякому. Но, к моему удивлению, из арендованного «Пежо» мама выходит одна. Что случилось? Я сразу ожидаю худшего, обнимаю себя руками и подхожу ближе, а она смотрит поверх моего плеча и хмурится.
— Где папа? — перехожу к сути, потому что сейчас это волнует меня больше всего.
— У Саши. Я устала их слушать, приехала домой. Он вернется, как закончат.
— Что он делает у своего адвоката? — я напрягаюсь, даже сглатываю с трудом. Что я упустила? И почему мама бросает непонятные взгляды на Яна. Я оборачиваюсь и понимаю, что он тоже странно смотрит на нее. Они определенно знают больше меня. Но Ян молчит, хотя обозначившиеся скулы говорят за него.
— Насколько я поняла, дело будет пересмотрено из-за…
Я невольно ахаю. Боже. Конечно. Как я могла об этом не подумать? Наташа умерла, и это ужасно, это разбивает мне сердце, но… я совсем забыла, что это может значить для папы. Тяжкий вред и смерть, пусть и по неосторожности, это ведь разные статьи уголовного кодекса и разное наказание.
— Мам, ему продлят условный срок? Е-его хотят посадить?
Страх подбирается и сдавливает мое горло, отчего я заикаюсь.
— Он хочет сознаться, — выдыхает мама, и совсем не похоже, чтобы ей это было безразлично.
— Что?
Мне кажется, я умираю от ее слов, потому что перед глазами на перемотке проносятся жуткие картинки: папа за решеткой, его сгорбленная спина и поникшие плечи, пустой взгляд и…
— Пусть не страдает этой херней, — слышу я позади себя. Мы одновременно поворачиваем головы к Яну. — Никому не нужно его сраное благородство.
Я вроде бы и понимаю, очень хочу верить, что понимаю смысл сказанных им слов, но все равно чувствую растерянность. Ян не хочет, чтобы отец сознавался?
— Молодой человек, выражайтесь, пожалуйста… — мама не сердится, но пытается контролировать ситуацией, что ей явно не под силу. Ян не слышит ее или не слушает.
— Если он сознается, у тебя будут проблемы. Он что не слышал о лжесвидетельстве? — Бессонов говорит так просто и раздраженно, словно бурчит из-за дождя, который снова испачкал его только намытую машину. — Я найду и придушу его собственными руками, если пострадаешь ты.
— Ян…
Я касаюсь его предплечья и чувствую холодными пальцами горячую кожу.
— Я все сказал, — а это уже злее. Его злость растет, как температура на градуснике, опущенном в кипяток. — Эгоистичный ублюдок! Его замучила совесть, и он решил очистить душонку, чтобы попасть в рай? Так вот ни хера у него не выйдет! Пусть несет свой ебаный крест до конца!
Последние слова он выплевывает, точно пули, которые свистят у меня в ушах, проходя по касательной. Но я стою, не двигаюсь, потому что они не задевают меня, и потому что он имеет полное право на них.
— Маму с того света его признание не вернет. Так в чем смысл?
Он успокаивается, мотает головой и становится… грустным? Неподходящее слово. Безотрадный — на это прилагательное я как-то раз наткнулась, когда занималась переводом. Значение: не содержащий радости. Так вот в Яне будто и не остается ничего.
— Я серьезно, — повторяет он ни то для нас, ни то для себя. — Пусть доигрывает свою роль и не попадается мне на глаза.
Ян гипнотизирует меня, и когда в диалог вмешивается мама, я даже вздрагиваю от неожиданности.
— Мне очень жаль, — произносит она то, что я совсем не думала от нее услышать. — Жаль, что все так вышло.
— Я позвоню, как доберусь, — бросает Ян после неловкой, затянувшейся паузы и уходит, не обернувшись, а мы с мамой так и стоим на месте, глядя в сторону захлопнувшейся двери.
Глава 30
Мика