– Патрик… – пробормотал Сезар. – О боже.
– Ну и, наконец, граф де Надо, заходивший в своих развлечениях дальше допустимого. Он был повинен в смерти проститутки – не просите меня рассказывать вам эту историю, но, поверьте, она поистине грязна.
Значит, без проституток тоже не обошлось. Ивейн была права.
– Все эти люди были богаты, все имели доступ в высший свет, кроме самого Шартье, с недавнего времени ставшего там парией. Баронесса де Менар пришла ко мне, чтобы я помог им с местом для встреч. Дело в том, милейший виконт, что под этой церковью расположен обширный подвал; говорят, когда-то отсюда вел ход прямо в катакомбы, но здесь я ничем помочь не мог – если он и имелся, то давно завален. Баронесса умоляла позволить им собираться в подвале, и я согласился.
– Почему вы это сделали?
Отец Демаре усмехнулся:
– Я подумал, что, если они хотят устроить заговор против нашего любимого императора, пускай лучше делают это под моим присмотром. Я всего лишь скромный священник, я не ношу титул, но Господь наградил меня разумом и тягой к справедливости. Господь говорил со мной. Я долго молился, пока не услышал ответ, и ответ пришел – в виде пламени, и тогда я понял, что нужно делать.
Он нервно облизнул языком губы.
– Сначала я полагал, что мне следует сдать их властям, но потом призадумался. Заговорщики не таились от меня, они не воспринимали меня всерьез. Кто я? Просто старый смиренный священник. И я слышал все, что они говорили. Они жаждали крови, Алексис де Шартье заставил их этого хотеть. Они горели ненавистью. Или талантливо притворялись, что еще хуже. И я понял: если они горят, то пламя заберет их. Что правосудие человеческое? Толку от того не будет. К тому же их могут и отпустить, ведь пока они ничего не совершили, только говорили об этом, только говорили. Баронесса созналась мне во всем на исповеди, и я хранил тайну. Но нет тайн между человеком и Богом, нет пределов для правосудия Его. Вот, имя Господа идет издали, горит гнев Его, и пламя его сильно, уста Его исполнены негодования, и язык Его, как огонь поедающий. Пред негодованием Его кто устоит? И кто стерпит пламя гнева Его? Гнев Его разливается как огонь; скалы распадаются пред Ним. – Поджигатель перевел дух; казалось, отцом Демаре с каждой секундой все больше овладевает какая-то сила, коей он не имеет ни возможности, ни желания сопротивляться.
Глава 21
И возгорится пламя
Виконт еще и еще раз провел стилетом по туго натянутым веревкам. Они поддавались, но медленно.
– Все они были грешниками! – выкрикнул священник. – Страшными грешниками! Убийцы, предатели; среди них – мать, бросившая ребенка, отец, покрывающий мужеложца, преступник, не любящий свою страну… Кто мог покарать их, кроме Господа? Ну а я стал десницей Его.
– Как вы это делали? – негромко спросил виконт.
– О, я приходил к ним. Назначал им встречу. И первым я пришел к господину де Шартье. Он был их предводителем. «Вот, все вы, которые возжигаете огонь, вооруженные зажигательными стрелами, – идите в пламень огня вашего и стрел, раскаленных вами! Это будет вам от руки Моей; в мучении умрете». Они зажгли огонь, хотели поразить Божьего помазанника отравленными стрелами своей ненависти. И первым умер тот, кто затеял все это. Он получил мое послание, но посмеялся над ним. Я пришел к нему. Я дал ему выпить лекарство, что обеспечивает неподвижность. Он видел огонь, но не мог уйти, не мог даже крикнуть.
– Так. А дальше?
– Ален де Ратте понял меня сразу. В присланном письме я намекнул ему, что, если он не согласится принять Господне возмездие, погибнут его жена и дочери; нет, этого он не захотел. И он сам закрыл двери, и загородил их шкафом, и принял яд, а я вознес очищающее пламя, и Господь возрадовался.
– Матерь Божья, – пробормотал Сезар.
– Мадонна тоже одобряла меня, – истово произнес священник, – и святая Кристина словно все время была со мной. Они поддерживали меня, будто два крыла. Ну, а затем я написал Фредерику де Надо. Он уже понял, что творится нечто неладное. Он ездил к баронессе де Менар, но она в тот миг еще списывала все на злой рок, на случайность. А потом я прислал ему письмо о саде Едемском. И он явился сюда и швырнул мне послание в лицо. Он кричал, что я не смею пугать его, что в жизни ничего не докажу, что мне все известно лишь с чужих слов – а подтверждений у меня не руках нет. Это так; но у меня была вера. Граф де Надо ушел, потребовав, чтобы я не смел больше приходить к нему. Но я последовал за ним. У него было назначено свидание в тот вечер, но дама не пришла, и я воспользовался тем, что в доме почти никого не осталось. Проскользнул через кухню. Граф недолго сопротивлялся. К сожалению, пришлось избавиться и от камердинера, он меня видел. Однако это была необходимая жертва, угодная Господу.
Безумец, подумал Сезар, это ведь настоящий безумец. Внутри у него самого кипело пламя – как только не сжигало священника изнутри?
– И огонь охватил его дом. Господь был доволен. Но баронесса пришла ко мне, умоляя, упала в ноги. Я сказал ей, что Бог помилует ее. Она пришла ко мне первой – она должна была очиститься последней. Жюльен де Буавер тоже сам все понял. Он лишь не знал, кто убивает их, но знал, что он – следующий. Самый достойный человек из всех, и если бы не его сын-мужеложец, возможно, я и оставил бы его живым. Однако Господь вел меня, и я прислал Буаверу письмо. «Не уйдет от тьмы; отрасли его иссушит пламя и дуновением уст своих увлечет его». Он принял это со смирением. Он понимал, что если о его сыне станет известно, семья будет изгнана из высшего света. Он желал спокойствия. В ту ночь я пришел, и он впустил меня, он помолился вместе со мной, он взял яд из моих рук и закрыл дверь кабинета. А я выпустил пламя.
Бедный Жюльен. Он и вправду любил свою семью – любил так самозабвенно, что пошел на поводу у безумца, побоявшись за их спокойствие. Ради сына, ради жены, ради дочери. Как же ему, наверное, было страшно.
– Но как вам удавалось приходить и уходить?
– О, у меня имелся помощник. Я нанял его, чтобы он был у меня на побегушках. Падшая душа, конечно же. Ему незачем было знать, зачем все происходит, да он и не жаждал, просто любит деньги. Он носил письма моим заговорщикам и в Сюртэ, он помогал мне открывать двери и возжигать пламя. Мы выпускали огонь и уходили, обычно через черный ход. А потом никто не вспоминал, что дверь была открыта.
Конечно. Когда пытаешься спастись от огня, когда мечешься в дыму и кашляешь, не понимая, где выход, открытая дверь на улицу – это благо, а не преступление. Хотя, возможно, пожарные выяснили эту деталь, потому и заговорили о поджогах.
– И вот оставалась баронесса. Я обещал быть милостивым к ней. Она даже не пыталась мне угрожать – ведь всем им я говорил, что в случае моей смерти все доказательства отправятся прямиком в газеты. Я выждал еще три дня, угодный Господу срок. В это время я следил за вами, уже следил, виконт, вы привлекли мое внимание, прохаживаясь повсюду и расспрашивая. Мне показалось это приятным, и я позволил вам резвиться, сколько захотите. А затем настала очередь баронессы, ее прекрасная и очищающая ночь. О, это было чудесно, похоже на крещение. Я пришел к ней, и мы вместе помолились, и я сказал, что она умрет, зато ее дочь будет счастлива. Конечно, баронесса плакала, но я ее утешил. И тоже дал ей яд, но не тот, что совсем убивает, а лишь тот, что обездвиживает. Потому что каждый из избранных Господом должен прочувствовать смерть в пламени, ощутить, как оно проникает внутрь. Каждый. И вы ощутите.