дорогая кузина, тоже унаследовала семейные способности ко лжи. Мне говорили, твоя маменька застукала тебя, когда ты играла его членом.
— Что? Это неправда! Кто тебе сказал такое?
— Как кто? — По лицу кузины Рене видела, что это чистая правда. — Леди Уинтерботгом. Она всем в Париже рассказывала, когда была в городе. Мало того, по ее словам, когда мамаша тебя застукала, ты сосала Жюльенов член.
— Лгунья! — крикнула Амели. — Неправда! Это отвратительно!
— Она говорила… — продолжала Рене, выдержав драматическую паузу, чтобы кузина не сорвалась с крючка, — она говорила, что родители хотели отослать тебя в Англию, в монастырь, до восемнадцатилетия, чтобы монахиням хватило времени выбить из тебя грех. Держу пари, кузина, у тебя отпадет всякая охота сосать чей-нибудь член!
После этих слов Амели испуганно расплакалась.
— Перестань, Рене! Ты врешь! Не говорила она этого! Родители никогда не отошлют меня в монастырь!
Рене рассмеялась:
— Может быть, это отучит тебя распускать безосновательные сплетни, дорогуша.
Все еще в слезах, едва способная выдавить хоть словечко, Амели в конце концов сказала:
— Ты злая, Рене! Плохая!
— Знаю, так все говорят.
3
Рене решила последовать совету доктора и заняться теннисом. Отчасти в пику дяде, который относился к спорту с недоверием, полагая, что он поощряет женщин к эмансипации, поскольку наращивает им бицепсы и стойкость. Габриель предпочитал худых, хрупких женщин, беззащитных перед его битьем, или же толстух вроде нубийской служанки, или покорных вроде бедной рабыни Алинды, отосланной им в пустыню.
Рене поставила себе целью выиграть ежегодный теннисный турнир дебютантов, который семья Амели обычно устраивала в конце лета, и попутно рассчитывала заарканить симпатичного жениха. Знала, что тем самым вправду доведет Габриеля до безумия.
Теннису отводились уик-энды в Шантильи, а на неделе Рене училась и снова привыкала к парижской жизни. По утрам Ригобер отвозил ее в частную школу мадемуазель Фессар, где она, разумеется, плохо ладила с другими девочками. Была для них слишком взрослой и светской, а они раздражали ее своей ребячливостью и вызывали скуку. Они завидовали, что в школу Рене привозил собственный шофер на «рено», а когда она рассказала, что жила в Египте на плантации, прозвали ее «дочкой паши», но на это она не обращала внимания.
Однажды, вернувшись из школы в «29-й», Рене увидела, как Адриан, весь в поту, чертыхаясь, тащит вверх по узкой крутой лестнице громоздкие чемоданы ее матери.
— Вам помочь, Адриан? — предложила она.
— Нет, спасибо, мадемуазель, — ответил он. — Я позову на помощь Ригобера. Ваша маменька, графиня, вернулась в Париж.
— Вижу. А почему вы не отвезете ее багаж на лифте?
— Боюсь, лифт сломается, — сказал дворецкий. — Мне кажется, ее чемоданы сделаны не иначе как из кожи носорога и набиты свинцом, они же просто неподъемные.
— Нет, — возразила Рене, — вообще-то они из кожи нильского крокодила.
— Ну тогда понятно. Наверно, из кожи господина виконта!
Рене удивилась непривычно лукавой циничности Адриана, ведь, не в пример своей более языкастой супруге Тата, он обычно являл собой образец превосходных манер.
— Вам не по душе мой дядя, Адриан?
— Простите, мадемуазель Рене, не по чину мне дурно отзываться о вашем дяде. Я ведь знал его еще мальчиком.
— И он никогда вам не нравился?
— Я бы так не сказал, барышня, — неопределенно ответил старый слуга.
Рене посмотрела Адриану в глаза, печальные и вроде как осведомленные, и поняла, что слухи наверняка дошли и до челяди. За годы своего детского шпионства она усвоила, что от них ничего не утаишь, и подумала, что теперь и Лароз, графский коротышка-цирюльник из Орри-ла-Виль, явно прослышал новость и разносит ее по всей тамошней округе.
— А где мамá сейчас? — спросила Рене.
— В гостиной. Она там с братом, с вашим дядей Луи. Уверен, она будет очень рада видеть вас, мадемуазель.
Графиня, по-прежнему в трауре, небрежно поцеловала дочь в обе щеки. Они не встречались лицом к лицу с того дня, когда Рене и Габриель проводили взглядом ее дахабийе, плывущую вниз по Нилу, отлученную от Арманта.
Дядя Луи — экстравагантный мужчина, якобы страдавший неким «недугом», о котором в семье особо не распространялись, — ласково обнял Рене.
— Дай посмотреть на тебя, Коко! — воскликнул он. — Должен сказать, всего за полгода ты переняла английский стиль! Чисто кожа да кости! Ничего, мы опять тебя откормим на французский манер!
— Ее дядя предпочитает худых женщин, — вставила графиня с горькой усмешкой.
— Я очень расстроилась, когда узнала про дедушку Армана, мамà, — сказала Рене. — Надеялась, вы пришлете за мной, чтобы я присутствовала на похоронах.
— Увы, обстоятельства были крайне сумбурны, дорогая, столько всего происходило, вся семья съехалась. А ты только что вернулась из Египта… — Графиня умолкла, а затем, сменив тему, весело сказала: — Но у меня есть для тебя прекрасная новость, Рене. Скоро мы переедем в Нормандию, на новую конеферму. И дядя Луи поможет нам с переездом.
— С каких пор у нас конеферма в Нормандии? — спросила Рене.
— С тех пор как твой дед уже на смертном одре купил ее для нас, — ответила графиня. — Фактически это его подарок мне. Ты же знаешь, дедушка Арман всегда любил меня. Он очень хотел, чтобы я осталась в семье, вот и подарил нам конезавод в обмен на мое обещание не разводиться с твоим отцом. Граф отправился в Англию закупить племенных кобыл для завода. Мы с ним поселимся в новом доме, и, если все пойдет по плану, ты и мисс Хейз осенью присоединитесь к нам.
Да, подумала Рене, поистине деньги правили личной жизнью ее семьи — были поводом для браков, предотвращали разводы — и как же быстро все подчинялись их решениям.
— И отныне, малышка Коко, — взмахнув руками, провозгласил дядя Луи, — я лично займусь тобой! Помогу тебе с гардеробом, хорошими манерами, питанием, походкой, умением вести себя за столом — со всеми вещами, важными для благовоспитанной молодой барышни, которая выходит в свет.
— Значит, вы не отправите меня в монастырь? — спросила Рене у графини.
— Нет-нет, конечно, нет, — ответил вместо нее дядя Луи, небрежно отмахнувшись. — Разве только ты сама сочтешь, что наставления монахинь будут тебе полезны. Скажи, Коко, может быть, тебе хочется облегчить душу? Если так, расскажи старому дядюшке Луи.
— Облегчить душу? О чем вы? — спросила Рене.
Дядя Луи пошевелил в воздухе рукой в перчатке, словно белая голубка взмахнула крылом. — Ну, может быть… тебе хочется исповедаться в каком-нибудь грешке?
— В каком таком грешке?
— Скажи мне, малышка, — дядя Луи понизил голос, заговорил тихо и доверительно, словно священник в исповедальне, — и не бойся, ведь дядя Луи здесь затем, чтобы