Я делаю еще одну попытку:
– Макиавелли придет взглянуть на мои наброски. Синьория выделяет нам деньги на этот прожект только благодаря ему. И будущее Флоренции зависит от того, что мы здесь создадим. – Я говорю так, будто оправдываюсь. Сам слышу заискивающие нотки в своем голосе и досадливо морщусь.
Салаи вытягивает за уголок какой-то рисунок из стопки других. Это сделанный наспех эскиз безмятежного женского лица. Салаи рассматривает его несколько мгновений и поднимает взгляд на меня.
– Маэстро, а что насчет той синьоры? – спрашивает он, постукивая пальцем по рисунку, на котором вообще-то может быть кто угодно – Мадонна или обычная женщина, я и сам не уверен в ответе. – Насчет жены Франческо дель Джокондо?
Мальчишка задает вопросы с таким невинным видом… Я вздыхаю. Что мне ему сказать? Правда заключается в том, что я отложил портрет Лизы и прочие небольшие заказы ради чертежей для Синьории. Эти чертежи помогут в строительстве плотин, каналов и шлюзов, необходимых для того, чтобы отвести русло Арно в нужном направлении и создать необходимый нам водный путь.
– Будь ты на моем месте, дружок, смог бы отказать самому2 Содерини из-за портрета жены какого-то торговца шелком?
Салаи садится за стол напротив меня и принимается чистить плод граната. Я терпеть не могу этот фрукт – багровый сок пачкает пальцы и одежду, не говоря уж о рисунках. Салаи ненадолго задумывается, прежде чем ответить.
– Просто-напросто… работа на людей вроде Содерини никогда ничем хорошим для нас не заканчивалась. Таким дай палец – всю руку откусят, если им заблагорассудится. Но вы упорно возвращаетесь к ним, ищете их милости, взыскуете опоры. Так виноградная лоза, не в силах стоять самостоятельно, обвивает огромные деревья. Но вы-то, маэстро, вы не лоза, вы можете стоять самостоятельно. И вы, именно вы останетесь в истории на долгие времена и будете по-прежнему стоять во весь рост, когда о тех людях уже забудут.
Нет, все-таки он прекрасен, когда охвачен столь пламенной страстью.
Вдалеке группа мужчин пересекает площадь и ныряет в тень галереи, где полуденный зной добрался уже и до нас. Я узнаю Никколо Макиавелли и еще нескольких синьоров. Сейчас они к нам присоединятся.
– Простите, маэстро, – продолжает Салаи, – но есть и другие люди, такие, как Микеланджело Буонарроти…
Внезапно солнце как будто смещается в сторону, и обжигающий луч бьет мне прямо в затылок.
– И что мне до него? – спрашиваю.
– Говорят, он собирается вытесать что-то из той старой глыбы мрамора во дворе соборных мастерских во Флоренции.
Микеланджело Буонарроти, значит? Всего лишь teppista[49], обычный уличный смутьян.
– Говорят, это будет гигантское изваяние, – не унимается Салаи, – диво-дивное, какого во Флоренции доселе не видали.
– Он переоцененный каменотес, не более того, – бурчу я.
– Но, маэстро, – упорствует мальчишка, – дело-то не в камне и даже не в статуе. Дело в том, что так громко могло бы греметь во Флоренции ваше имя, а не его, кабы вы остались там и написали… хоть одну картину.
Группа мужчин приближается, и я встаю из-за стола. Прежде чем отправить надоеду восвояси взмахом руки, я шепчу ему:
– Салаи, пусть себе каменотесы высекают что угодно до посинения. А мои творения обеспечат Флоренции выход к морю, богатство, процветание, могущество…
Салаи в ответ только головой качает и удаляется, прихватив с собой кожуру горького граната. Может, он прав?..
– Леонардо! – Лицо шагающего ко мне Никколо Макиавелли озаряется улыбкой.
– Старый друг! – восклицаю я.
Макиавелли вглядывается в меня темными умными глазами и в следующий миг со смехом обнимает за плечи, касаясь гладко выбритой щекой моей бороды.
* * *
– Недаром слышал я, что вы вернулись в город!
Такими словами меня встречает аптекарь, когда я вхожу с залитой солнцем улицы в полумрак его лавки. Лавка похожа на сказочный грот, набитый под завязку склянками с целебными мазями из лекарственных растений и порошками всех цветов, какие только придумал Господь.
– Да вы уже в старика превратились, – цокает он языком.
– И вам желаю здравствовать, мастер Сангвини, – улыбаюсь я.
Он посмеивается, а я знаю, что за его вечным ворчанием и напускной грубостью скрывается добрейшее сердце во всей Флоренции.
– Полагаю, во время моего отсутствия отец распространял тут обо мне пренеприятнейшие слухи.
– Ваш отец? – Старый аптекарь вскидывает брови и опирается ладонями на ветхий деревянный прилавок. – О нет. Я своими глазами видел, что ваше имя снова внесли в списки гильдии Святого Луки[50], тогда-то и понял, что вы изволили наконец почтить нас своим присутствием, – говорит он, разглядывая мой наряд – расшитый розами плащ, мягкую шляпу с широкими полями, начищенные пряжки, приобретенные в Милане у лучших кузнецов Лодовико Сфорцы. Ну ясное дело – старик Сангвини в курсе дел всех художников в городе, ибо от них зависит его благосостояние. – Чем могу служить нынче, маэстро Леонардо?
– Мне нужна деревянная панель для женского портрета, – отвечаю я нерешительно.
В Милане я привык писать на великолепных досках из древесины грецкого ореха. Для нового портрета мне подошла бы такая же, но вряд ли здесь можно добыть что-то похожее на лучшие миланские образцы.
Синьор Сангвини кивает и исчезает в темноте за прилавком – идет в кладовку, и я слышу, как он там перебирает, постукивая, доски, расставленные вертикально на полках вдоль стены. Ему давно известны мои предпочтения.
– Только дерево должно быть выдержанным! – напоминаю я ему на всякий случай.
– Вы же знаете, другого у меня не бывает, – отзывается он.
– Да уж! Потому к вам и пришел.
– Грунтовку будете делать, как обычно, из гипса? – спрашивает Сангвини, возвращаясь к прилавку, и кладет на него отличную панель из тополя.
Я поглаживаю ладонями светлую, желтоватую древесину с серыми прожилками. Вполне подойдет для портрета синьоры. Салаи все-таки прав – мне нужно начать этот портрет и поскорее довести дело до конца.
– Нет. Пожалуй, на сей раз выберу свинцовые белила.
Синьор Сангвини авторитетно кивает, как будто я дал правильный ответ на коварный вопрос. Не то чтобы я нуждался в его одобрении, но приятно знать, что он согласен с моим выбором грунта под краску. Раз уж панели из грецкого ореха здесь не найти, нижний слой должен быть плотным и толстым, краски наносить буду поверх, чтобы доска не искривилась. Позднее я вернусь сюда за киноварью, алой, как драконья кровь, и ультрамариновым синим пигментом из крайне редкого и дорогого лазурита – ляпис-лазури. Смешаю краски богатых оттенков на основе масла – такие сохнут медленнее, чем те, что на основе вонючих яиц, которые мне когда-то приходилось использовать в мастерской Верроккьо. Но