полюбившийся мотив.
Я иду в новый день и несу за собою шум,
За спиной моей — топот толпы неудач.
Помимо тоски, да набитых обидою сум,
Я несу за собой плач.
Кого Бог поцелует, того и колотят по темени.
То ли лезть на рожон, то ли лучше залечь на дно.
Уверяют, что счастье приходит со временем,
Да вот время пришло одно.
Пустота в груди,
И перепутаны пути,
И закрыты все двери.
Сердце воет пусть,
Но если завтра я проснусь,
Значит, Бог в меня верит…1
Когда последняя нота оказалась спета, я с опаской скосила взгляд на Хана. Однако в его глазах не читалось разочарования или усмешки. Он смотрел на меня так, как будто я только что не песню исполнила, а по меньшей мере изобрела новый вид искусства.
— Кто тебе сказал, что твой голос не красив или не благозвучен? — единственное, что смог вымолвить он, — Кара, ты поешь прекрасно.
— Спасибо, — тихо пробормотала я, смутившись от неожиданной похвалы, — Я люблю петь, но моему голосу не все подходит, поэтому одни песни у меня выходят неплохо, а от других птицы замертво падают, едва слышат.
Такое признание повеселило мужчину. Улыбнувшись, он спросил:
— Расскажешь о чем эта песня?
Я пожала плечами, и склонив голову набок, попыталась объяснить:
— Эта песня о тяжелом пути к свету сквозь мрак. О том, что просыпаясь каждое утро, мы должны понимать, что это не просто так. Значит мы еще зачем-то нужны этому миру, и боги верят в нас.
— Жаль, что такой песни нет на монгольском языке… Возможно она бы стала просто подарком для многих в тяжелый момент, — отметил Хан.
— Кстати о подарках, — вспомнила я, — Не уверена, что раньше ты использовал подобное, но я подумала, что тебе должно понравиться.
Откинув подол дээла, я отвязала припрятанный подарок и протянула его Хану.
Он перевел удивленный взгляд на мешочек и спросил:
— Ты что, прятала его там всю дорогу?
— Это не важно, — с лукавой улыбкой бросила я.
Потянув за тесемки, Хан развязал слабый узелок и запустил пальцы в мешочек. Когда он вытянул на свет трубку, с его губ сорвалось:
— Как ты нашла ее…
Покрутив трубку в руках, он осмотрел ее со всех сторон и даже понюхал.
— Этого не может быть… — пораженно выпалил он, — Эту трубку у меня украли год назад.
ГЛАВА 24
— Откуда она у тебя? — глядя на меня расширенными глазами, спросил он.
Я растерянно пожала плечами.
— Купила сегодня на базаре у одной торгашки.
Хан нахмурился.
— Погоди, что значит купила? У тебя же не было при себе денег.
— Я отдала взамен свою заколку с бирюзой, — призналась я, — Хотела сделать тебе какой-то подарок на память. Чтобы ты не забывал обо мне…
Еще раз взглянув на трубку, он огорченно покачал головой.
— Еще ничего не решено, но ты уже как будто прощаешься со мной.
— Я не знаю, что будет дальше. И не знаю в какой момент мы можем расстаться навсегда… Поэтому хочу чтобы при худшем раскладе у тебя осталось хоть что-то, что напомнит обо мне. Прости, если расстроила.
В воздухе повисло напряженное молчание. Но вскоре Хан первым нарушил тишину:
— Эту трубку мне подарила сестра, в день, когда я стал кааном. Но через некоторое время кто-то выкрал ее во время пира. И вот, теперь ты нашла ее… Удивительно.
Хан достал из коробка щепоть табака и уложив его в трубку, протянул ее мне.
— Поможешь?
Я натянуто улыбнулась и прикоснувшись пальцем к табаку, подожгла его.
Сделав несколько глубоких затяжек, он выпустил в небо дым и взял меня за руку.
— Спасибо… Теперь эта вещь важна для меня вдвойне, потому что будет напоминать и о тебе и о Солонго. Но я не хочу чтобы от вас обеих у меня осталась лишь память.
Я не нашлась, что на это ответить, и тогда он предложил:
— Может быть пора уже все рассказать?
Он был прав. Тянуть больше некуда.
— Давай пройдемся, не хочу чтобы кто-то нас подслушал.
Хан молча поднялся и подал мне руку.
Отойдя от лагеря мы двинулись вдоль подножья горы, и я скрепя сердце, начала свой рассказ:
— Я попала в твой улус из двадцать первого века…
По началу было тяжело, и я долго подбирала слова, чтобы как можно понятнее объяснить все, что происходило с нами в моем времени. Но нужно отдать должное Хану, он ни разу не перебил меня, лишь изредка задавая вопросы когда я специально для этого делала паузу.
Когда история подошла к концу и я дошла до той части, где нас обоих затянуло во временной портал, он снова раскурил табак и затянулся до хриплого кашля, держа трубку дрожащими пальцами.
— Выходит, что все повторяется… — первое, что сказал он, когда я замолкла, — Но ты же не хочешь сказать, что Солонго погибнет и в этот раз?
— Не знаю, — честно призналась я, — Но мы должны сделать все, чтобы этого не допустить. Потому я и прошу чтобы ты принял ее выбор и позволил провести свою жизнь с тем кого она любит.
— Может попробовать обратиться к хозяевам стихий за помощью? Ты же можешь это.
— Могу. Но помогать они не станут. Великие духи не вмешиваются в судьбы людей, — разочаровала его я, — Так что придется справляться самим и лишь немного надеяться на уробороса. Хотя от этого змея чего угодно ожидать можно.
— Ты понимаешь, что любая наша ошибка может привести к тому, что тысячи людей погибнут от моей руки? — задумчиво спросил он.
Я вздохнула.
— Понимаю. Но нам не остается ничего иного, как действовать на ощупь. Самое главное сейчас — найти Солонго. А там уже будем разбираться по ситуации.
— Солнце встает, — отметил Хан, глядя как из-за горы поднимается оранжевое зарево, — Нужно возвращаться в лагерь и хоть немного отдохнуть. Подумаем обо всем завтра.
— Слушай, а я что-то не пойму… Мы сейчас с какой стороны горы находимся?
Хан тоже стал оглядываться по сторонам, пытаясь понять в какой стороне лагерь. Оказалось, мы настолько были погружены в разговор все это время, что даже не замечали куда идем.
— Судя по всему, нам туда, — он указал рукой в обратном направлении, — Но я что-то не помню, чтобы мы проходили тот дуб.
И действительно, огромное рассохшееся дерево было трудно не заметить.
— Вон, гляди! — я кивнула на каменистую дорожку, обрамленную кустами можжевельника, — Кажется мы пришли оттуда.
Я первой шагнула на узкую тропу, и Хану не оставалось