И еще… Но… Чего тут только не было… Последние лучи одного из самых длинных дней в году пробивались сквозь стекло, затканное паутиной.
Тихий янтарно-желтый свет. Воск, пыль, шерсть, пепел…
Шарль обернулся:
— Лука!
— Подвинься, ее надо выгнать, а то она все загадит…
— Что это еще там?
— Ты что, коз не видал?
— Но она же совсем маленькая!
— Да, зато гадит много… Отойди от двери, пожаа-ста…
— А где же Алис?
— Здесь ее нет… Пойдем, наверное, все на дворе… Черт, вырвалась!
Засранка запрыгнула на стол, и Лука объявил, что ладно, это не страшно: Ясин соберет какашки в коробочку из-под конфет, и они отнесут их в школу.
— Ты уверен? Этот волкодав, похоже, с тобой не согласен…
— Да, но у него ни одного зуба не осталось… Ты идешь?
— Шагай помедленнее, малыш, у меня нога болит.
— Ой, прости… Я забыл…
Мальчишка был восхитителен. Шарля так и подмывало спросить его, знал ли тот свою бабушку, но он не решился. Не решался больше задавать вопросы. Боялся что-то испортить, нарушить, допустить бестактность, показаться грубым и неуместным на этой трогательной планете, соединяемой с миром разваливающимся мостом, где родители умерли, утки ходили навытяжку, а козы залезали в корзинки для хлеба.
Опираясь на его плечо, следовал за ним навстречу заходящему солнцу.
Они обогнули дом, по дорожке, выкошенной в высокой траве, перешли луг, их догнали собаки из машины, они почувствовали запах костра (тоже давно забытый…), и издалека увидели всю компанию на опушке леса: там болтали, смеялись и прыгали вокруг костра.
— Черт, она идет за нами.
— Кто?
— Капитан Хаддок…
Шарлю уже не нужно было оборачиваться, чтобы понять, о какой животине идет речь. Он умирал со смеху.
Кому он все это расскажет?
Кто ему поверит?
Он приехал сюда как крысолов, чтобы собрать воедино да и покончить со своим детством, и наконец уж стареть себе спокойно, а вместо этого, волоча свою одеревеневшую ногу, снова, как ребенок, удирал, потому что все же уфф… ну и чудные же эти ламы… Да, он умирал со смеху, и ему бы так хотелось, чтобы Матильда была сейчас здесь. Ой, черт, сейчас плюнет… Плюнет… Я чувствую.
— Она так и не отстала?
Но Лука его уже не слушал.
Театр теней…
Первая тень кивнула, вторая махнула рукой, очередная собака бросилась к ним на встречу, третья тень показала на них пальцем, четвертая, совсем маленькая, вдруг побежала к деревьям, пятая прыгнула через огонь, шестая и седьмая захлопали в ладоши, восьмая разбежалась и, девятая наконец обернулась.
Шарль тщетно щурил глаза и заслонялся от пламени ладонью, Лука сказал правду: взрослых здесь не было. Встревожился… Пахло горелой резиной. Разве не опасно, что они в своих кроссовках лезут в огонь?
Чуть не упал. Его палочка-выручалочка сбежала от него. Последняя тень, которая обернулась, та, у которой волосы были стянуты в хвост, наклонилась, раскрывая объятья, и Лука бросился в них.
Дзинь! Как шарик в пинболе.
— Хэллооууу, мистер Спайдермен…
— Почему ты всегда говоришь «спай-дер-мен», — расстроился он, — я тебе сто раз говорил, надо произносить «спидер-ман»…[141]
— О'кей, о'кей… Извините, бонжур, мсье Спиииидерман, ну что, жизнь прекрасна? Будешь участвовать в нашем турнире по смертельным прыжкам?
Она выпрямилась и отпустила его.
Ага! Догадался Шарль, малыш его разыграл. Родители вовсе не умерли, просто сейчас их нет дома, а девица, присматривающая за детьми, позволяет им делать все, что угодно.
У не слишком благоразумной девицы, которую против света, как он ни старался, ему было не разглядеть, оказалась неотразимая улыбка. Хотя и с изъяном. Один из резцов слегка налезал на соседний зуб.
Он проскользнул в ее тень, хотел поздороваться, чтобы свет не бил в глаза и… все же был ослеплен.
Слишком много она пережила, чтобы наниматься в няньки к чужим детям, и все, что он увидел на ее лице, несмотря на улыбку, это подтверждало.
Все.
Она дунула на выбившуюся прядь, чтобы лучше разглядеть его, сняла толстую кожаную рукавицу, вытерла руку о штаны, и подала ему, таки измазав и его смолой с опилками.
— Добрый вечер.
— Добрый вечер, — ответил он. — Я… Шарль…
— Очень приятно, Чарльз…
Она произнесла его имя по-английски, и, услышав, что его называют по-другому, он вдруг растерялся.
Как будто бы он уже и не он. Стал легче и… четче.
— Я Кейт, — добавила она.
— Я… Я приехал с Лукой за… Достал из кармана «косметичку».
— Понимаю, — улыбнулась она несколько иначе, натянуто, — пыточный аппарат… So, вы приятель Ле Менов?
Шарль задумался. Знал, как принято отвечать в таких случаях, но уже чувствовал, что пудрить мозги такой девушке бесполезно.
— Нет.
— Вот как?
— Был когда-то… Я имею в виду Алексиса и… да нет, ерунда… старая история.
— Вы его знали, когда он был музыкантом?
— Да.
— Тогда я вас понимаю. Когда он играет, он мне тоже друг…
— Он часто играет?
— Нет. Alas[142]…
Молчание.
Вернулись к принятым нормам.
— А вы откуда? Подданная Ее Королевского Величества?
— Well… Yes и… нет. Я… — продолжила она, вытягивая руку, — я отсюда…
Ее рука очертила все: костер, детей, их смех, собак, лошадей, луга, леса, реку, капитана Хаддока, усадьбу с просевшей крышей, первые звезды, полупрозрачные, и даже ласточек, которые, в отличие от нее, силились очертить своими скобочками все небо.
— Здесь очень красиво, — прошептал он.
Ее улыбка затерялась где-то вдалеке.
— Сегодня вечером, да…
Встрепенулась:
— Джеф! Ну-ка закатай свои треники, а то спалишь их, малыш…
— Уже пахнет жареной свининой! — раздался чей-то голос.
— Джеф! Мешуи! Мешуи![143] — подхватили другие.
И Джефу пришлось присесть и закатать перед прыжком свои треники из стопроцентной синтетики с тремя адидасовскими полосками.
То есть с шестью, поправил сам себя Шарль: как бы он ни был сбит с толку, предпочитал оставаться точным, это его успокаивало.
Ладно, шесть так шесть. Только не пытайся нас провести…
Вы о чем?
Эй… «Очень красиво», выслуживаешься, значит, а сам разглядываешь ее руку.
Конечно… Вы видели, как она прорисована? Столько мускулов на такой тонкой руке, это же удивительно! Ну и что?
Эээ… Простите, но линии и изгибы это все же моя профессия… Как же, знаем…
Чей-то восхитительный хохот прервал нашего зануду Джимини-Крикета.[144]
Сердце у него так и оборвалось. Шарль медленно повернулся, определил источник этого фонтанирующего веселья и понял, что приехал не зря.
— Анук, — прошептал он.
— Простите?
— Вон там… Она…
— Да?
— Это она?
— Кто она?
— Вон та малышка… Дочка Алексиса?
— Да.
Это была она, Та, что прыгала выше всех, визжала громче всех и смеялась как сумасшедшая.
Ее взгляд, рот, лоб, и тот же отпетый вид.
То же тесто. Та же закваска.
— Хороша, правда?
Шарль, на седьмом небе, согласно кивал ангелам.
В кои-то веки взволнован радостно.
— Yes… beautiful… but a proper little monkey,[145] — подтвердила Кейт. — Она еще задаст жару нашему другу Алексису… А ведь он так старательно спрятал все выдающееся в футляр, с ней он еще попляшет.
— Почему вы так говорите?
— Насчет футляра?
— Да.
— Не знаю… Мне так кажется.
— Он совсем перестал играть?
— Почему, играет… Когда немного выпьет.
— И часто с ним это случается?
— Никогда.
Уже известный нам Джеф прошел мимо, потирая икру. На этот раз и впрямь пахло жареным.
— Как вы ее узнали? Она не очень-то на него похожа.
— По бабушке.
— Это та, которую дети звали Банук?
— Да. Вы… знали ее?
— Нет. Практически нет… Однажды она приезжала с Алексом.
— …
— Я помню… Мы пили кофе на кухне, в какой-то момент она встала якобы отнести чашку в мойку и подошла ко мне сзади, погладила по голове…
— …
— Бред какой-то, но я вдруг расплакалась… Только почему я вам все это рассказываю? — спохватилась она. — Простите меня.
— Прошу вас, продолжайте, — попросил он.
— Мне тогда было нелегко. Думаю, она была в курсе моего… my predicament[146]… нет во французском такого слова. скажем, того дерьма, в которое я вляпалась. Потом они уехали, но через несколько метров машина остановилась, и она вернулась ко мне.
Вы что-нибудь забыли?
«Кейт, — прошептала она, — не пейте в одиночку».
Шарль смотрел на огонь.
— Да. Анук… Помню… Эй! Дайте теперь малышам попрыгать! Лука, давай-ка лучше с этой стороны, тут поуже… Jeez, Господи Иисусе, если я верну его матери поджаренным, меня же под суд отдадут.