Комиссия по борьбе с саботажем вскрыла на Донбассе целую сеть, заметно тормозившую добычу угля. Не то, чтобы организация, так, больше встречи, разговоры со старыми знакомыми и приятелями, намеки и так далее. Тем не менее, группа довольно быстро сформировала среди специалистов негативные мнения как в политике, так и по отношению к нашим усилиям в горном деле. Действовали (а то и бездействовали) просто — никаких акций, никакой координации, в каждом случае выбирали наиболее медленное или наиболее невыгодное решение, объясняя это осторожностью и мерами безопасности. Вот при царе бы они так о рабочих заботились, суки червивые.
Инкриминировать что-либо весьма сложно, полгода местное отделение комиссии Савинкова вилось вокруг да около, пока на работу не приехал Степан Белобородов, тот самый “бур”, восемнадцать лет назад вернувшийся из Южной Африки через Иерусалим. Вырос он за это время в известного горного инженера, и оттого в замкнутый профессиональный круг вошел как свой. Пошла информация, местная комиссия по борьбе с саботажем похватала почти сотню человек и даже представила дело в суд, где все и посыпалось.
— Основной состав это старые инженеры, бывшие чиновники горного ведомства, даже владельцы и директора шахт, — взял слово Савинков. — И я уверен, что без зарубежного влияния тут не обошлось.
— Уверенность к делу не подошьешь, — Муравский, как всегда, был на страже закона.
Борис тяжело вздохнул.
— Не смогли ухватить канал переправки денег. А он точно есть.
— А кто из арестованных, по твоему мнению, связан с заграницей?
— Инженер Колотис. Насчет него уверенность полная, но я запретил выносить эти материалы на суд.
— Почему? — сумрачно поинтересовался Муравский.
— Раскроем источники и в первую очередь Белобородова.
— А зачем тогда вообще аресты и суд? — седая борода Кропоткина нацелилась на Савинкова. — Даже охранка предпочитала выявить все и накрыть все каналы.
Вляпались мы с этим процессом, как есть вляпались. И что хуже всего, я мотивы донецкой комиссии очень хорошо понимаю — сидят инженеры, техники и даже начальники и работают через губу. Здесь остановят для “проверки”, там притормозят разработку перспективного горизонта, тут проволокитят месяц-другой, а все вместе складывается в недостачу тысяч тонн угля. Если не пресечь, легко доведут до паралича отрасли, оттого комиссия и потребовала максимальных наказаний, вплоть до расстрелов.
Память о казачьих художествах еще не остыла, прежний режим таковым стал только три года тому назад, судьи у нас тоже народные, плоть от плоти, вот и вломили от всей широкой пролетарской души, не особо заморачиваясь доказательствами. Революционное правосознание, ити его. А мы теперь расхлебываем.
— Петр Алексеевич, товарищи, аресты и суд, это мой недосмотр, — повинился Савинков. — Мало еще опытных сотрудников, а тут еще и горячность.
— Считаю, обязательным наказать всю эту шайку-лейку, — Чернов даже встал, — причем напоказ, чтобы всем вокруг стало ясно: мы шутить не будем.
Ленин одобрительно кивнул, кто бы сомневался. Недаром вокруг суда вились разговоры типа “необходимо беспощадно карать представителей эксплуататорских классов”. Ну хорошо, покараем, а кого на их место? Шахтеров? Ребята резкие, но вот знаний у них маловато, так что получим в итоге тот же самый паралич.
Мда. Замолкли соратники. Кто на лавочке сидел, кто на улицу глядел, Витя сел, Борис молчал, Николай ногой качал. А я не влезал — интересно стало, как они проблему будут разруливать.
Красин пролистал свои записи, нашел нужное место и высказался первым:
— Борис, там среди арестованных человек десять немцев, причем половина из них граждане Германии. Посол нам уже два представления сделал. Если мы будем дожимать решение суда, то пострадают отношения с Берлином. А наши заклятые друзья с островов не преминут этим воспользоваться.
— Товарищи, среди нас как минимум четверо юристов, — Муравский последовательно показал на Ленина, Савинкова, Чернова и себя. — Мы все знаем, насколько необходима независимость суда. И отлично помним, в какой фарс превращалась царская юстиция при давлении сверху. Поэтому я считаю категорически невозможным влезать в судебные дела с политическими решениями, иначе черт те что начнется.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ваши предложения? — как обычно, резко вскинулся Ленин, не любивший пространных речей.
— Передать дело в суд высшей инстанции. Разделить арестованных на группы. По кому есть неопровержимые доказательства — полноценный приговор, чтобы все поняли, как предлагал товарищ Чернов. Немецких граждан Дегера, Бадштейнера и Майзеля объявить нон грата и выслать. Тех подсудимых кто раскаялся — освободить под подписку о невыезде. Остальные дела вернуть на доследование, завершить в течение полугода.
— Еще желающие высказаться?
— Позвольте мне, — я немного подвинул катнулся вперед на любимом кресле с колесиками. — Мы, похоже, совсем забыли о профилактике. Поставили старых спецов на должности и пустили на самотек. Предлагаю систематически проводить в рамках рабочего контроля проверки, можно совместно с КБС, и отстранять спецов, если профсоюз может обосновать, что их действия вредны. И, разумеется, не только на шахтах — на заводах и фабриках тоже. Если же они прямо подпадают под статьи Уголовного кодекса, то судить по всей строгости закона. Но прошу заметить, что суд в Донбассе перегнул палку, назначив высшую меру в случаях, когда она вообще не предусмотрена.
— Да, это нужно напомнить народным судьям постановлением Верховного Суда, — поддержал меня Муравский.
На том и завершили Исполком — усилить контроль и встряхнуть старых спецов, но без жестокостей. В конец концов, у нас полно невырытых каналов, руки нужны.
Расходились, как и положено революционерам, огородами, остались я, Красин да Савинков.
— Как там подготовка Первомая?
Еще осенью мы решили, что Советам не хватает государственных праздников, а что может быть лучше, чем День международной солидарности трудящихся? Тем более войны у нас закончились, левое движение в Европе сильно укрепилось, так что есть повод собраться и отметить. Ну и заодно подумать, а не организовать ли нам свой Интернационал, советский? Пригласили всех, до кого смогли дотянутся — немцев, поляков, итальянцев, китайцев, финнов, профсоюзы, просоветские партии… Практически конгресс.
— Все неплохо, почти все приглашенные едут, — наконец-то улыбнулся Красин.
— А с царским семейством?
— Прием активов почти завершен, до праздника отправим последних.
Царское семейство меняли, как военнопленных, только не на таких же сидельцев, а на царское же достояние за рубежом. Получили доступ к счетам в Дании — уехала Мария Федоровна. К счетам в Англии — Ольга и Анастасия. Во Франции — Сандро и Мария. Вот и остались только сам Николай и Татьяна, с ними доктор Боткин и прислуга, а Собко уже готовил поезд, чтобы вывезти последние осколки империи, к вящей радости монархистов.
И будет у нас клуб изгнанных помазанников: Николай в Дании, Вильгельм в Голландии, Виктор-Эммануил в Испании. Еще Георга аглицкого в Бельгию законопатить, совсем бы хорошо стало — пусть себе кузены сидят на задворках и в гости друг к другу ездят. Но тут дело такое, пока неясно, как английский пролетариат справится.
Под конец разговора Красин, оглядывая перевезенную из Сокольников мебель кабинета заметил мне:
— Я же говорил, что жить здесь не хуже!
— Леса очень не хватает.
— Ну, знаешь! Что теперь, из-за тебя столицу в Сибирь переносить? — засмеялся Борис.
— Хорошая мысль. Не в Сибирь, конечно, а куда-нибудь в Самару, например.
— Ладно, шутки в сторону.
И Савинков огорошил меня тем, что у эсеров назрел раскол. Я это предполагал и раньше, но не знал, что все зашло так далеко — Авксентьев, Спиридонова и Чернов уже почти поделили партию на правых, левых и средних. И что-то мне подсказывает, что правые эсеры выдавят остатки кадетов из уютной ниши и сами станут оппозицией. Возможно, в оппозицию, только слева, уйдут и стремительно консолидирующийся Союз синдикалистов, где появились сильные лидеры — Боровой, Волин, Аршинов… Но как оказалось, это были только цветочки, поскольку Борис и Леонид закинули пробный шар об организации партии “практиков”… Тут было о чем подумать — в нее попадут лучшие организаторы из всех ветвей Союза Труда и и такая партия наверняка станет правящей. С одной стороны, хорошо, меньше идеологической грызни. С другой — есть опасность выродиться в чисто технократическую группу, без какой-либо идеи.