Камчатские песцы немного лучше туруханских зайцев; зайцы же весьма плохи, меха из них не крепки и скоро вытираются. О туруханских зайцах у Слеллера написано, что обманщики, пришивая к ним песцовые хвосты, часто продают их за прямых песцов, который обман, по пышности зверя и толщине мездры, и от самых знатоков не скоро примечается.
Еврашек, или пищух (Marmotta minоr)[228], везде по Камчатке довольно. Коряки кожи их употребляют на платье, которое не за подлое почитается; для того что оно и тепло, и легко, и красиво. Еврашечий хребтовый мех уподобляет Стеллер пестрому птичьему перу, особливо когда кто на оный смотрит издали.
Притом пишет он, что сей зверек примечен им на матерой земле и на островах американских. Когда оный что ест, то стоит, как кречет или белка на задних лапках, а пищу в передних держит. А питается объявленный зверек кореньями, ягодами и кедровыми орехами. Вид их весьма веселый, и свист громкий при такой малости.
Горностаев (Ermineum minus Gmel.)[229], ластиц (Ermineum minus einsd.)[230] и тарбаганов (Marmotta vulgaris eiusd.)[231] никто не ловит, разве кому невзначай убить случится; чего ради горностаи не могут считаться в числе камчатской мягкой рухляди. Ласточки, или ластицы, живут по амбарам и переводят мышей, как кошки.
Росомах (Mustela rufo-fusca, medio dorsi nigro Linn. Fann. Svec.)[232] на Камчатке весьма довольно, и от камчадалов за лучших зверей почитаются, так что кого они богато убранным описывают, то всегда представляют его в росомашьем платье.
Камчадалки белые росомашьи пежины, как рога, на волосах носят и почитают за великую прикрасу. За всем тем столь мало их ловят, что не токмо оного зверя с Камчатки не выходит, но еще и из Якутска на Камчатку привозят, как любимый товар тамошнего народа.
Белые росомашьи меха с прожелтью, которые, по описанию господина Стеллера, за самые плохие от европейцев почитаются, камчадалам кажутся самыми хорошими, так что, по их мнению, и сам небесный бог носит куклянки только из таких мехов.
Камчадалы женам своим и наложницам ничем больше угодить не могут, как покупкою росомахи, за которую прежде сего можно было взять 30 или 60 рублей: ибо за два белые лоскута, которые бабы на голове носят, давали по морскому бобру, а иногда и по два. Разумные камчадалки умыслили подражать тем натуре, которая черных морских птиц, мычагатка называемых, двумя белыми хохлами одарила.
Больше росомах около Караги, Анадырска и Колымы примечается, где они славны своею хитростью в ловлении и убивании оленей. Они взбегают на деревья, берут с собою несколько моха, которым олени питаются, и бросают с дерева. Ежели олень под дерево придет и мох есть начнет, то росомаха кидается к нему на спину, дерет ему глаза, пока олень о дерево убьется от нетерпеливости.
Потом росомаха закапывает мясо по разным местам весьма осторожно, чтобы другие росомахи не приметили, и до тех пор досыта не наедается, пока всего не ухоронит. Таким же образом губят они и лошадей по реке Лене. Ручными их сделать весьма нетрудно; и в таком случае сей зверь может служить к великой забаве.
Впрочем, сие неправда, будто росомаха так прожорлива, что для облегчения принуждена бывает выдавливать пожранное между развилинами деревьев; ибо примечено, что ручные столько едят, сколько потребно для их сытости. Разве есть прожорливых зверей особливый род.
Особливо же много на Камчатке медведей и волков, из которых первые летом, а последние зимою, как скот, по тундрам ходят.
Камчатские медведи[233] не велики и не сердиты, на людей никогда не нападают, разве кто найдет на сонного: ибо в таком случае дерут они людей, но до смерти не заедают. Никто из камчадалов не запомнит, чтоб медведь умертвил кого. Обыкновенно сдирают они у камчадалов с затылка кожу и, закрыв глаза, оставляют, а в великой ярости выдирают и мягкие места, однако ж не едят их. Таких изувеченных от медведей по Камчатке довольно, а называют их обыкновенно дранками.
Сие достойно примечания, что тамошние медведи не делают вреда женскому полу, так что в летнее время берут с ними вместе ягоды и ходят около их, как дворовой скот, одна им от медведей – но и то не всегдашняя – обида, что отнимают они у баб набранные ими ягоды.
Когда на устьях рек появится рыба, то медведи с гор стадами к морю устремляются и в пристойных местах сами промышляют рыбу, при чрезвычайном множестве которой бывают они столь приморчивы, что один токмо мозг из голов сосут, а тело бросают за негодное.
Напротив того, когда рыба в реках перемежится и на тундрах корму не станет, то не брезгуют они и валяющимися по берегам костьми их; а часто случается, что и к казакам в приморские балаганы воровать приходят, несмотря на то что в каждом балагане бывает оставлена для караула старуха. Но воровство их тем особливо сносно, что они, насытившись рыбою, отходят без вреда караульщице.
Промышляют их камчадалы двояким образом: 1) стреляют из луков; 2) бьют их в берлогах. Последний способ промысла замысловатее первого: ибо камчадалы, обыскав берлогу, сперва натаскивают туда множество дров, а потом бревно за бревном и отрубок за отрубком кладут в устье берлоги, что все медведь убирает, чтоб выход закладен не был; и сие делает он до тех пор, пока нельзя ему будет поворотиться; тогда камчадалы докапываются к нему сверху и убивают его копьями.
Коряки и олюторы для промысла медведей сыскивают такие деревья, у которых верхушки кривы; на излучине привешивают они крепкую петлю, а за петлею какую-нибудь упадь, которую медведь, доставая попадает в петлю или головою, или передними лапами.
По Сибири промышляют медведей следующими образами. 1) Стреляют из винтовок. 2) Давят их бревнами, которые одно на другое так лепко кладут, что оные скатываются на медведя от самого легкого его движения. 3) Ямами, в которые вколачивают острую обожженную и гладко выскобленную сваю, так чтоб верх ее на фут был выше земной поверхности.
Покрышка к яме делается из хвороста и травы и поднимается, как крышка у западни, веревочкою, которой другой конец относится на медвежью тропу и кладется поперек в некотором от ямы расстоянии. Когда медведю по тропе идти случится и зацепится оный за веревочку, то покрышка на яму опускается, а сие самое приводит медведя в такую робость, что он принужден бывает бежать скорее и, набежав на яму, провалиться и брюхом упасть на сваю.
4) Досками, которые наколотя в них зубцов железных, кладут на медвежий след. Перед доскою ставят такую ж западню, как уже выше показано. Когда медведь, испугавшись западни, скорее в бег устремится, то необходимо на доске будет, в котором случае бывает и смешное, и жалостное позорище: ибо медведь, увязя на зубец одну лапу, другою бьет по доске, чтоб освободить первую; но как и другая увязнет, то становится он на дыбы, держа доску перед собою, которая, сверх болезни, передним лапам тропу от него закрывает; чего ради принужден он бывает стоять и думать.