мой папенька, чай, не клад.
- Городовой его подобрал у трактира на Большой Скобе. Григорий Алексеич был вусмерть пьян, около него уже крутились сомнительные личности, обобрать хотели, наверное.
- Дальше чаво? - Фома разважничался. Он сравнивал все это время своего хозяина и молодого гостя, и сравнение вышло в пользу Егорова. Поди, Федька и помоложе будет, а вона какой важный, губа вперед, взгляд орлиный, чисто Цезарь бронзовый из кабинета.
- Городовой его узнал, ну, в участок привез. Спит он там.
- И ладно. Пусть почивает, раз притомился, - хмыкнул Федор.
- А господин полицмейстер, он с тятей вашим приятельствовал, сказал, что негоже уважаемому человеку с шелупенью всякой отираться. Езжай, говорит, Мартын…
- Кто есть Мартын? - встрял Фома.
- Я, - замигал своими щенячьими глазами молодец, потом, вспомнив о важности поручения, бодро продолжил: - И послал он меня к вам. Пусть, говорит, приедет заберет папаню, штрафик заплатит, и с Богом.
- Тащи, Фома, сапоги, будем собираться.
- Куды?
- На кудыкины горы. - Федор отвесил конюху затрещину и резко встал.
…Григория из участка они забрали, был он и впрямь в отключке, что вызвало отвращение что у Федора, что у Фомы: сын не любил всю пьянь без исключения, конюх - ту, что не держалась на своих ногах, а падала и пускала пузыри.
Они погрузили вялого, бормочущего всякую нелепицу Григория в экипаж и отъехали.
- Домой повезем? - робко спросил Фома, он после тяжелой затрещины на время присмирел.
- На кой черт он мне дома? Соплями ковры мне испоганит. Давай к Ленке.
Федор пихнул отца в бок. Григорий зашлепал губами, выпустил изо рта пузырь и вновь замер.
Было уже совсем темно, когда они прибыли, но гроза так и не началась. Федор пробежал к крыльцу, часто застучал, ему открыли. Через минуту они уже стояли лицом к лицу - тетка и племянник.
- Чего тебе? - Лена парня недолюбливала, ей не нравилась его надменность.
- Не хочешь на брата посмотреть?
- Не видела я его, что ли?
- У тебя живет?
- Да уж, коль сынок из дому выкинул.
- Мне пьяная скотина в доме не нужна.
- Мне очень нужна! - Тетка подбоченилась, готовая к перепалке. - У меня дите десятилетнее, какой пример Гришка-то подает? У нас в семье как-никак все трезвенники. А этот шалопутный только и делает, что пьет да опохмеляется!
- И что делать будем?
- Сам разбирайся, он твой отец, - отрезала тетка, потом, еще больше нахмурясь, едко заметила: - Спихнул на меня папеньку, а мне своих забот хватает.
- Завтра, - заговорил Федор после недолгого раздумья, - к тебе от меня человек придет, ты подпиши документик один…
- Какой еще документ? Ничего подписывать не буду. - Тетка испугалась.
- Я ему клинику найду, кое-кого я уже поспрашивал, разузнал, что есть такая недалече. Алкоголиков в ней лечат, ты не слышала? Нет? А я слышал. Вот мы его и подлечим.
- Зачем тогда я что-то подписывать должна?
- Он добровольно не ляжет, а мы, как его ближайшие родственники, имеем право его направить на принудительное лечение.
- Что-то я такого не слышала, - с сомнением протянула тетка Лена.
- А ты о многом не слышала, - процедил Федор. - Это еще ни о чем не говорит. Если хочешь избавить себя от забот о брате, не кочевряжься, я тебя прошу.
- Да ладно, мне что. Твой тятя-то.
- Вот и ладненько.
Уже к вечеру следующего дня Григорий был заперт за решетками психиатрической лечебницы. Тетка все бумаги подписала, даже не взглянув, ей так было спокойнее, Федор о своих намерениях сообщил только купленному им доктору, Лизу уверили, что Григория отправили на воды лечиться. Так что ни одна живая душа не узнала, куда запропастился сизоносый хнычущий пьяница, в недалеком прошлом бывший могущественным, богатым, счастливым человеком.
* * *
Прошло два месяца. Лиза проявляла все больше беспокойства, теперь она то и дело бросала на Федора вопросительные взгляды, а иногда даже порывалась начать разговор первой, но неизменно останавливалась. Она чаще стала уединяться, и на егоровском столе писем появлялось все больше. Лиза грустила, изнывала, сгорала от беспокойства и нетерпения. Наконец она не выдержала:
- Федор, прошло два месяца.
- И что? - Егоров сделал вид, что не понял.
- Ты обещал отправить меня в Швейцарию.
- Ах да, - Федор стукнул себя по лбу. - Совсем забыл. И когда?
- Ты сказал, что через два месяца.
- Ну и хорошо. Через два месяца мне напомни, пожалуйста.
- Но они уже прошли, - взволнованно выпалила Лиза. Как же хороша она была, когда ее щечки покрывались румянцем, а в глазах загорались искорки!
- Замотался я совсем, прости. Давай через неделю.
- Ну хорошо. - Голос ее упал, на глазах навернулись слезы, и, чтобы не выдать своего расстройства, она быстро выпорхнула из комнаты.
Двумя днями позже Федор вертел в руках очередное письмо от Платова. Сначала он хотел его, по обыкновению, выбросить, не просмотрев, но вдруг передумал. Медленно, аккуратно он вскрыл конверт и жадно прочитал. Ага! Злится, подлючка, сетует на невнимание, подозревает, что брошен и забыт. Третий лист был особенно примечательным, и Федор его перечитал дважды, в нем сообщалось о какой-то даме, страстно в Платова влюбленной, а в конце Сереженька грозился назло Лизе ответить на чувства этой любвеобильной особы. Четвертый лист, и последний, содержал уже миллион поцелуев, кучу раскаяния и тонну признаний в вечной любви, а под всей этой галиматьей стояла размашистая буква «С».
Хитро ухмыльнувшись, Федор отложил последний лист в сторону, долго и туманно на него смотрел, потом порвал, подобрал чернила и на третьем вывел закорючку «С» - «Сереженька».
Вечером Лиза получила долгожданное письмо, только зря она его так ждала - ее любимый нашел себе другую. Теперь ей стало ясно, почему он так долго ей не отвечал, почему игнорировал ее послания. Сереженька забыл ее, она ему не нужна. Лиза долго плакала, утирала слезы обрывками долгожданного письма, горько всхлипывала и смотрела вдаль, туда, где, спрятанный от нее облаками и туманами, живет изменник Сереженька, самый желанный человек на земле.
Когда обрывки письма превратились в мокрое месиво, Лиза упала на кровать и провалилась в тягостный, вязкий сон.
* * *
Федор не поехал наутро в контору, он даже не вспомнил о том,