и всех матерей, негодных для деторождения. В области евгеники Мэри Стоупс не отстала от самого Гитлера, который в 1934 году развернул программу насильственной стерилизации «неполноценных». Сила характера у Мэри сочеталась с желанием похвалы и неспособностью признавать ошибки. Она легко наживала врагов и скоро перестала ладить с новыми участниками движения за контроль рождаемости.
Похожими на Мэри Стоупс были некоторые радикалы позднейших эпох, например пророк психоделики Тимоти Лири или хакер-разоблачитель Джулиан Ассанж. Они сумели заставить общество активно обсуждать прежде немыслимые идеи. И каждый на краткое время обрел за это ореол героя. Однако их одержимость и мессианство создали им одиозную репутацию и оттолкнули людей. Другие удостаиваются славы за достижения в тех областях, которые первыми обозначают такие люди, но чтобы человечество вообще заметило эти области, нужны подобные персонажи.
Как бы ни потускнело имя Мэри Стоупс в позднейшие годы, идею контроля рождаемости она сумела донести до общества как никто прежде. Люди наконец признали, что секс ценен сам по себе, даже если не служит продолжению рода.
Но секс был лишь одной из составляющих великого поворота. Индивидуализм требовал от женщины пересмотреть осознание себя и своего положения в обществе. В имперском патриархальном мире женщина из среднего класса мыслилась только как жена, мать и домохозяйка. Английская писательница-модернистка Вирджиния Вулф в эссе «Своя комната» (1929) писала: «На что я раньше жила? Попрошайничала по редакциям, тут сообщишь о выставке ослов, там о бракосочетании, конверты надписывала, слепым старушкам читала, искусственные цветы делала, детишек азбуке учила – за гроши. Вот, собственно, почти все занятия, доступные женщинам до 1918 года»[58].
Эссе посвящено женщине и литературе, и автор задается вопросом, почему в истории не было женщины-писательницы, равной Шекспиру. Вулф спрашивает, как сложилась бы судьба воображаемой сестры Шекспира, одаренной в той же мере, что и брат. И заключает, что ее со всех сторон ущемляли экономическая зависимость, отсутствие права на личную жизнь и жесткие требования иерархического общества. Женщины-творцы, считает Вулф, не могли появиться, пока женщина не обрела возможность уединиться в собственной комнате, где никто ее не потревожит, и иметь ежегодный личный доход в 500 фунтов стерлингов (по ценам 2015 года это чуть больше 27 тысяч фунтов[59]).
С освобождением как мужчин, так и женщин от требований, предъявляемых с рождения, в обществе ужесточилось состязание за осмысленные и благодарные занятия. Мужчинам состязаться было проще, пока удавалось убеждать женщин оставаться на традиционных ролях. Вулф отмечает нежелание принимать женщин как равных в исторически мужских профессиях. «Виновницей этому, безусловно, суфражистская кампания, – пишет она. – Она разожгла в мужчинах страсть к самоутверждению, вынудив их подчеркивать в пику женщинам свои достоинства. Когда тебя подвергли сомнению, пусть несколько злых чепчиков, следует отплатить с лихвой, даже если раньше и не трогали». По мнению Вулф, теория о верховенстве над женщинами давала мужчинам полезную уверенность в собственных силах, помогала развиваться и многого достигать.
С распространением индивидуализма удерживать женщину в ее традиционной роли стало труднее. Американская писательница и общественная деятельница Бетти Фридан, которая после замужества и рождения детей стала домохозяйкой и почувствовала, что ее изгнали из журналистики, писала о гложущем чувстве какой-то неясной неудовлетворенности, окрасившем жизни многих домохозяек послевоенной Америки. Это стало темой ее книги «Загадка женственности» (1963), где Бетти рассуждает о том, как женщина может реализовать себя за пределами традиционных гендерных ролей. «Американским домохозяйкам не вынесли мозги прицельным выстрелом, они не шизофренички в клиническом смысле. Но если… главное устремление человека – не тяга к удовольствиям и удовлетворению биологических потребностей, а нужда в личном развитии и постижении собственного потенциала, то их уютная, пустая и бессмысленная обыденность и в самом деле вызывает некий безымянный ужас». Женщина как личность нуждается в собственном предназначении, не связанном с мужем и семьей.
Для Фридан смыслом феминизма было «освобождение как женщин, так и мужчин от бремени гендерных ролей». Фридан стала одной из основательниц Национальной организации женщин (NOW), и успех ее книги породил новую волну феминистской мысли и деятельности. Принятие женской сексуальности в постфрейдистской феминистской мысли стало одним из этапов широкой дискуссии о роли женщины в эпоху индивидуализма.
Английский поэт Филип Ларкин установил точный момент признания сексуальности в британской культуре. До этого рубежа, пишет он в стихотворении «Год чудес» («Annus Mirabilis»), секс существовал лишь как «Стыд, начинающийся в шестнадцать / и заливающий всё». Момент, который все изменил, пришелся «Между отменой запрета на Чаттерлей / И первым альбомом The Beatles». Начало шестидесятых, пресса взахлеб обсуждает скандал с Профьюмо, министром английского правительства, который имел связь с женщиной, оказавшейся любовницей советского морского атташе, – мы видим, что британское общество стало более открытым в вопросах секса. Ларкин, в то время сорока с лишним лет, писал: «Секс начался в шестьдесят третьем (для меня поздновато)».
Д. Г. Лоуренс был не из тех писателей, кого при жизни воспевали или хотя бы принимали критики. Роман «Любовник леди Чаттерлей», написанный им за два года до смерти, в 1928-м, ждал публичного одобрения несколько десятилетий. Сначала он издавался только частным образом или с огромными купюрами – из-за откровенных описаний секса и табуированной лексики. Для многих читателей книга показалась тем более оскорбительной, что описания даны на деревенском ноттингемском диалекте, языке егеря Меллорса из поместья Чаттерлей. «Не лезь сейчас ко мне с вопросами. Дай мне опамятоваться, – говорит он леди Чаттерлей после секса. – Ты очень нравишься мне. Ты вот тут лежишь, и я тебя люблю. Как не любить бабу с такой хорошей ласонькой. Я люблю тебя, твои ноги, фигуру. Твою женственность. Люблю всеми своими потрохами. Но не береди мне пока душу. Не спрашивай ни о чем. Пусть пока все есть как есть»[60].
Позднейшие попытки издать полный текст романа привели к судебным процессам по поводу оскорбления общественной нравственности в Индии, Канаде, Японии и других странах. В США сенатор-мормон Рид Смут угрожал зачитать вслух фрагменты этой книги в сенате. В 1930 году он объявил, что «Любовник леди Чаттерлей» – «самая дьявольская книга», написанная человеком «с нездоровым умом и душой столь черной, что она затмит даже тьму преисподней!».
В 1960 году в Британии после попытки издательства Penguin Books выпустить текст «Любовника» без купюр состоялось судебное разбирательство – именно оно упомянуто в стихах Ларкина. Замечательным моментом процесса стал вопрос главного обвинителя Мервина Гриффита-Джонса к суду: «Хотели бы вы, чтобы такую книгу прочла ваша жена или ваши слуги?» В этих словах слышна отсылка к допросу Мэри Стоупс в суде 1923 года по делу о