Читать интересную книгу Итоги № 48 (2011) - Итоги Итоги

Вообще период жизни после возвращения из Праги у меня был довольно тяжелый. Прага — город исключительно красивый, комфортный, да и жизнь там была повеселее, чем тут. Спасало меня то, что в Москву вернулись многие мои друзья по пражской школе, у нас возникла микрообщина. С одним из них — Сашей Костенко, который был старше меня на два года, — мы в 1972 году создали дискотеку в главном здании МГУ. Это было кафе физфака, хотя к физикам я не имел никакого отношения. Зато там были энтузиасты — любители рок-музыки, с которыми я познакомился при обмене пластинками на черном рынке. Как подпольному музыкальному авторитету они предложили мне вести эту дискотеку. Было мне 17 лет…

— Как находили друг друга покупатели и продавцы черного рынка пластинок?

— Это не был черный рынок в буквальном смысле этого слова, и это не была толкучка, как на «Горбушке». Торговля шла по квартирам и общежитиям. Самые ушлые меломаны составляли определенную среду, которая занималась покупкой пластинок, обменом, заказами. Они были как б/у, так и абсолютно новые. Бэушные могли происходить из совершенно разных источников, а новые западные альбомы привозили спортсмены, артисты, дипломаты, моряки, а также студенты из стран третьего мира, которые учились в наших институтах. Из своих Гвинея-Бисау, Перу и прочих они ехали через Берлин, Париж, Лондон и там затаривались. Привозить пластинки им было выгодно, поскольку стоили они у нас бешеных денег. Если на Западе средняя цена пластинок была в районе 3—4 долларов, то у нас за них давали 50—70 рублей. Привозить пластинки было даже выгоднее, чем джинсы. Контакты на черном рынке устанавливались довольно быстро и были прочными — мы в этом остро нуждались.

— Что представляла собой первая советская дискотека?

— Наша дискотека была почти наверняка первой в Москве — по крайней мере альтернативных версий не имеется. Скорее всего, она была первой и в России, а может, и во всем СССР. Хотя не исключаю, что нечто подобное существовало, например, в прибалтийских республиках. Никто вообще не знал, что это такое. Я часто рассказываю в качестве анекдота, что даже самого слова «дискотека» тогда не существовало в словаре. И во время первых дискотек к пульту и стопке пластинок подходили эмгэушные студенты и говорили: «А вот предыдущая пластинка нам очень понравилась, мы хотели бы ее взять…» Когда я отвечал, что взять ее невозможно, потому что она моя и стоит на черном рынке больших денег, они сильно удивлялись. Говорили: у вас же дискотека, а это как библиотека, но только с дисками, так что можно взять послушать, а потом вернуть…

Дискотеки наши состояли из двух частей. Первая часть — информационная, вторая — танцевальная. По принципу — сначала лекция, а потом танцы. Информационная часть продолжалась примерно час, я рассказывал о каких-то своих любимых группах, о биографиях музыкантов, ставил треки с альбомов, показывал слайды. Обычно речь шла о группах и исполнителях так называемого прогрессивного рока, которыми я в то время особенно увлекался. Pink Floyd, Jethro Tull, Фрэнк Заппа, Emerson Lake and Palmer, King Crimson. Вторая часть продолжалась два часа и была чисто танцевальная. Мы крутили хард-рок или глэм-рок. Дэвид Боуи, Слэйд, ранний Элтон Джон. Немного фанк-музыки, регги. Под Джеймса Брауна хорошо шли танцы. Плюс популярные хиты вроде «Шизгары».

— Для советского человека западная музыка была, мягко говоря, непривычной...

— Люди, приходившие к нам на дискотеку, эту музыку любили, потому-то, собственно говоря, и пробирались в субботу в это кафе и платили то ли рубль, то ли два, что было по тем временам недешево. Думаю, что именно в то время, в 70-е годы, увлечение рок-музыкой охватило максимально широкие молодежные пространства. Помните, у Юры Шевчука была песня «Хиппаны» — про деревенских хиппарей… Так вот вся эта рок-н-ролльная хипповая история тогда была вовсе не уделом городских пижонов, мальчиков-мажоров и золотой молодежи. Эту музыку любили все. Другое дело, что степень проникновения в нее и степень ее доступности были разными. Своим друзьям я постоянно записывал на магнитофон всякие пластинки и делал это всегда бесплатно. Записи имели бешеный успех.

— А куда же смотрела цензура? Как это она не замечала ваших дискотек?

— Поначалу благодаря тому, что никто не знал, что собой представляют дискотеки, не было и никакого контроля. Но осенью 74-го мы были вынуждены ее прикрыть — как раз из-за цензуры. К тому времени в Москве уже появилось некоторое количество дискотек, только в МГУ их было несколько. А потом пришли люди из комитета комсомола МГУ и сказали: у вас тут дискотеки проходят, будьте добры, отчитывайтесь нам о репертуаре, мы должны знать, что за музыку вы крутите и что рассказываете. Когда я узнал, что они будут эти списки редактировать, то сказал: нет, ребята, на такое я пойти не могу, проще лавочку прикрыть. Что и сделал, хотя дискотека приносила нам много радости и даже кое-какие деньги.

— А русская музыка на тех дискотеках звучала?

— Мы не ставили ее по двум причинам. Во-первых, русской музыки в этом стиле тогда и не было. На тот момент все наши группы, за исключением разве что «Машины времени», исполняли западную музыку. Зачем нам было ставить Джонни Винтера в исполнении группы «Удачное приобретение», если мы могли поставить реального Джонни Винтера? И второй момент был чисто технический. Мы ставили пластинки, а не катушки на магнитофонах, как это потом происходило на советских дискотеках. Мы использовали виниловые диски, сорокапятки. Никакой русской рок-музыки фирма «Мелодия» в 70-е годы не выпускала.

Пик творческой активности доморощенного рока пришелся лишь на первую половину 80-х, когда творил Александр Башлачев, когда были записаны лучшие альбомы «Аквариума», «Зоопарка», когда дебютировали «Кино», «Звуки Му» с Петром Мамоновым. Это был, наверное, самый фонтанирующий в творческом отношении период нашего рока.

— В создании «Звуков Му» вы даже приняли непосредственное участие…

— Это время я даже описывал в своей книге Back in the USSR. К моменту создания «Звуков Му» я знал Мамонова уже лет десять как остроумного пьяницу, дикого танцора и поэта-неудачника. Однажды он пришел ко мне домой с гитарой и запел. Это было потрясающе смешно, сильно и необычно. Вскоре он организовал группу, где я взялся было солировать на электрогитаре, но дело становилось слишком серьезным, репетиции — регулярными, и я ушел. Добрым гением «Звуков Му» оказался Александр Липницкий, наш общий друг юности, пожертвовавший своей коллекцией старинной живописи ради инструментов и аппаратуры. Первое выступление «Звуков Му» прошло в феврале 1984 года в школе, где Мамонов и Липницкий учились 20 лет назад и откуда в свое время были исключены за плохое поведение.

— По времени это совпало с жестким противостоянием системы и русского рока...

— Если взглянуть на дело объективно, рок в СССР был делом реально протестным. В то время играть музыку на электроинструментах, петь по-английски, слушать западные группы уже само по себе было жестом неприятия советской действительности. Не обязательно действительности политической, но как минимум советской культурной доктрины. Все люди, которые слушали рок, играли рок, несомненно, были культурными диссидентами и не хотели воспринимать совковую музыку. Они презирали нашу эстраду, ВИА, Союз композиторов, комсомольские песни. Но это не был сформулированный политический протест. Немногие группы напрямую выступали против коммунистов, КГБ и советской системы, как это делал, например, «Телевизор» Миши Борзыкина. При этом все наши рок-группы находились в очевидной эстетической оппозиции существовавшей системе, даже если этого не понимали. Были проблемы с властями и даже посадки. В основном в 1983—1984 годах. Это время мучительной агонии советской системы, и именно тогда совершалось много конвульсивных движений. Тогда были посажены Леша Романов, лидер группы «Воскресение», солистка «Браво» Жанна Агузарова, тогда же в тюрьме оказалось довольно много людей, занимавшихся организацией концертов. Сажали не за пение песен, а за незаконное предпринимательство. Все, кроме Агузаровой, проходили по каким-то экономическим статьям.

— Что произошло с ней?

— Она была известна как Иванна Андерс. Никто не знал на самом деле, что ее зовут Жанной Агузаровой. Она зашла настолько далеко, что подделала документы — паспорт и студенческий билет. У нее был приятель-хиппарь по имени Ваня Андерс, и по доброте душевной он отдал ей свои документы. Жанна их слегка подкорректировала. И, к сожалению, не нашла ничего более умного, как явиться с поддельными документами на Петровку, 38, когда ее вызвали туда после подпольного концерта «Браво». Тогда это дело выжигалось каленым железом. Я должен был быть ведущим того концерта, и, как узнал много позже, главным объектом охоты был именно я, а группа «Браво» просто попала под раздачу. Меня же там не оказалось лишь потому, что утром слег с сильнейшей ангиной. Сильно повезло. Мне намеревались пришить занятие коммерческой деятельностью, но ничего не получалось. Может, потому, что я всегда категорически сторонился денег. Тем не менее в течение двух последующих лет я находился под полным запретом, мне не давали печататься ни под своей фамилией, ни под псевдонимом. Во все редакции, с которыми я сотрудничал или мог сотрудничать, рассылалось письмо о том, что я нежелательный автор. Предписание это четко выполнялось.