Я думал дольше, потому что меня вернул к действительности голос Лешеньки:
— Может, пойдем спать?
— Сейчас.
Почему-то с потолка стал сыпать мелкий дождик — слишком велика была конденсация пара в гостиной. Григорий Сергеевич как-то предупреждал об этом, но я забыл физическое объяснение явления.
Володичка подъехал к нам на коляске и сказал:
— У тебя конь под боем.
— Извини. — Я убрал коня, а Лешенька сказал:
— Ход сделан.
— Но это же товарищеская партия. — возразил я.
— С каждым днем все меньше товарищей, — заметил Володичка.
— И если мы будем такими же баранами, как Олег, скоро не останется совсем.
— А что ты предлагаешь? — спросил Володичка.
— Тебе уже поздно, ты списанный элемент, — сказал Лешенька.
— Не так все просто. Мне Блох гарантировал, что они регенерируют ноги.
— Скорее из твоих ног кому-то сделают костыли. — уточнил Лешенька.
— Иногда ты меня раздражаешь, — сказал я.
— Кто-то должен раздражать баранов, хотя они все равно пойдут на бойню.
— Лешенька, в такой день! — возмутился я. — Мне за тебя стыдно.
— А чем этот день хуже любого другого? — спросил Лешенька. — Может, именно сегодня и надо говорить друг другу правду
— Что ты имеешь в виду под правдой? — Это был голос Ва-димчика. Хотя мы отличаемся друг от друга, голоса у всех схожие. По телефону я не смог бы различить. Но когда мы в комнате, рядом, то я с закрытыми глазами скажу, Венечка это или Олежка.
— На бойне есть должность барана, который ведет за собой стадо. Он говорит коровам и овцам: «Я здесь давно живу. Там, за углом, есть неплохое зеленое поле с нежной травой. Построимся, дорогие друзья, и в путь!»
— При чем тут Олег? — спросил Володичка.
— Ни при чем. Но еще полгода назад нас было восемнадцать человек. Сейчас — двенадцать с половиной. Завтра будет на одного меньше. Через год на наших мягких койках будут спать другие люди, другой клон. А сколько их было до нас?
— Мы пионеры испытаний, — отрезал я. — Мы — первые.
— А тебя никогда не удивляло, что в коридоре есть галерея спасенных за наш счет и в ней по крайней мере три десятка знаменитостей? Как их могли спасти шесть или семь членов нашего клона?
Каждому из нас приходится переживать минуты сомнений и даже страха. И единственное, что удерживает нас на уровне чистых и высоких помыслами юношей, это уверенность в правильности нашего пути, это понимание истинности нашего дела.
Вот это я и сказал моим одноклеточным братьям. И знал, что большинство разделяют мою точку зрения. Но не Лешенька. Проклятый Лешенька!
— Баран — патриот идеи все равно остается бараном, — сказал Лешенька. — И его мясо не становится жестче.
— Как ты смеешь говорить эти слова, когда наш товарищ и брат в нескольких метрах отсюда сосредоточенно готовится к завтрашнему подвигу!
— Ты называешь это подвигом?
— Я тебя убью! — вскочил я.
— А тебя убьют без моей помощи, — сказал Лешенька. — Тебя не спросят даже, хочешь ли ты жить. Хочешь ли ты жениться, иметь детей…
— Это наш долг! — закричал я.
— Кто тебе это сказал? — спросил Лешенька. Он криво усмехался Мы все так усмехаемся, когда хотим обидеть, разозлить недруга.
— Это сказал… это сказал мои учитель, Григории Сергеевич.
— И знаешь ли ты, сколько он получает за каждый наш жертвенный подвиг? Ты задумывался об этом?
Если бы не тот вечер, не прощание с Олежкой, которого только что увели навсегда, я бы никогда не кинулся на своего близнеца Я любил Лешеньку, даже если он заблуждался. Но не смейте отбирать у меня цель жизни. Человек без цели становится куском навоза в проруби. Недаром Григорий Сергеевич часто приводил нам примеры из истории Советского Союза и в первую очередь Великой Отечественной войны. Она доказала, что в жизни всегда найдется место подвигу. Григорий Сергеевич как-то сказал нам в задушевной беседе: «Я хотел бы, чтобы наш Институт назвали учреждением имени Александра Матросова, который закрыл своей грудью амбразуру, то есть отверстие, сквозь которое вел огонь вражеский пулемет».
— Не смей врать! — кричал я, наскакивая на брата. — Не смей клеветать на моего кумира!
Лешенька, отбиваясь от меня, гнул свое:
— Кумир останется жив и заведет других идиотов, как ты!
— Мне не важно, что случится со мной, я хочу, чтобы продолжался прогресс и во главе прогресса стоял наш Григорий Сергеевич.
Я даже понимал, что слова мои звучат по крайней мере наивно, и мне было неприятно слышать смешки тех, кто растаскивал нас с Лешенькой.
И тут в комнату ворвался доктор Блох.
— Что за шум? — крикнул он от дверей. Он не вошел в комнату.
У меня создается впечатление, что он нас порой побаивается. Как будто входит в клетку с дрессированными хищниками.
В тот момент нас уже растащили, и мы по инерции размахивали руками, словно дрались с невидимыми противниками.
— Что за шум? — повторил Блох нарочито громко и весело. Натужно спросил, даже голос в конце фразы сорвался. — Что за шум, а драка есть?
— Ничего не случилось, — первым отозвался Володичка. — Шахматный спор.
— Как не похоже на вас, — сказал Блох. — Такие выдержанные люди, гордость нашего общежития.
— Шахматы… шахматный… пустяки… — галдели остальные
— Не хотите говорить, не надо, — сказал Блох. — Тогда попрошу расходиться по спальням.
Спальнями у нас называются палаты, чтобы все было, как на воле.
В каждой по четыре койки. И больше ничего — что делать в спальнях? Только спать. Правда, некоторые держат журналы или карты для пасьянса.
У нас в спальне одна койка пустует. Уже второй месяц. Но Мишенька спал не с нами.
Мы улеглись, свет погас, но если я хочу, могу включить настольную лампочку, на полчаса, не больше, чтобы не повредить глазам.
Мои соседи — Барбосы, так у нас шутливо называют Бориса с Глебом — что-то задерживались. Они сегодня вообще с утра были молчаливы, может, потому что дружили с Олегом.
Только я вытянулся на кровати, лежа на спине и сложив руки на груди — это оптимальный способ отдыха, — как в спальню кто-то вошел. То есть я с самого начала догадался, что это Григорий Сергеевич. Пришел пожелать нам приятных снов.
— Где Барбосы? — спросил он.
— Куда они денутся, — сказал я. — Возникнут.
— Лешенька тебя достал, — сказал доктор и уселся на край моей кровати, в ногах. — Он меня тоже тревожит.
— А чем он тревожит? — спросил я.
— С тобой я могу быть откровенным, — сказал мой доктор. — Меня тревожит ситуация в группе. Я понимаю, этому есть объективные причины, усталость, потери в личном составе. Но мне кажется, что кто-то один из вас ведет направленную работу по разрушению замечательного духа единства и взаимовыручки, так свойственных нашему коллективу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});