— Думаете, дядя Гена, если деньги нашли, то и ящик тот найти можно?
— А почему нет? Ведь после землетрясения место, где Гаим похоронен, на целые десятилетия закрыли.
— Как это?
— Так это… И все, что случилось — и само землетрясение, и гибель Гаима, — большим секретом стало. Время такое было…
— Какое?
— Да все начальники знали, что стихийные бедствия не должны тревожить людей. О землетрясениях да наводнениях в газетах тогда писали очень редко и осторожно. А в тот год еще был юбилей великого вождя! И такой праздник омрачать никак нельзя было. Какой же это подарок к празднику — город погиб? В общем, в газетах о «захлопнутом» горами Гаиме не было ни слова. А тут еще духовенство местное активизировалось: пошли разговоры о том, что землетрясение — это кары всевышнего за то, что народ отступил от законов шариата.
— И что же?
— В общем, чтобы избежать народных волнений, на эту тему официальные власти наложили строжайшее табу. На дорогах, ведущих в ту сторону, где прежде был город Гаим, были поставлены шлагбаумы. Тех, кто пытался нарушить запрет, приглашали в милицию. Все разговоры о запретной зоне строго пресекались. Короче, на многие годы все подступы к долине, где погиб город, стали запретной зоной.
— Вот оно что…
— Хотя пешком туда и прежде было особо не добраться. По силам это только очень выносливым и хорошо знающим местность людям. Правда, мне довелось много лет спустя говорить с одним человеком, пытавшимся проникнуть в эту изолированную от мира долину.
— Неужели?
— Это был местный, из Гаима, парень. В то время, когда случилось землетрясение, он служил в армии. После армии он вернулся в родные края и узнал, что в его кишлак не пускают.
Однако местные люди привычны к суровым горным условиям. Он взял с собой лепешек, изюма и якобы все-таки через горные перевалы пробрался туда. Так вот этот человек утверждал, будто бы видел в долине огненные отсветы, похожие на огни костров. Ночью ему казалось, что он видит огонь. Правда, ему не удалось обнаружить в долине ни людей, ни следов их пребывания. Так что можно было предположить, что те огненные блики — действительно свидетельство вулканической деятельности. Однако…
— Так кто это был?
— Откуда ж мне знать… Ну а что касается полетов туда на самолете, после землетрясения об этом и речи никакой быть не могло.
— И долго так продолжалось?
— Запрет этот сохранялся многие годы. Десятилетия! До тех пор… Ну, в общем, когда уж все стало можно…
— Все, что не запрещено, разрешено? Перестройка?
— Да… Я вот полжизни промолчал — боялся рот открыть. Георгий Петухов тоже.
— А потом?
— Ну а потом другое время настало: свободы глотнули немного… Вот Георгий, наверно, и разговорился, на свою беду, — поделился, видно, с Васькой своими воспоминаниями. И о деньгах, наверное, рассказал, и о ящике… дурачок!
А Васька-то алчный — я ведь уже тебе говорил! Вот, видно, и решил Петухов-младший подзаработать на нашей информации и до тех сокровищ добраться.
— Так вы думаете, что Прекрасная долина, о которой пишет эта баба, эта Элла Фишкис, и есть то самое место, где прежде город Гаим находился?
— Думаю, что так. И думаю, что Васька Петухов туда добрался!
— А чем ему, Ваське, родственник его, Петухов-старший, помешал?
— Да, видно, уж слишком болтлив стал последнее время друг мой Георгий. Не только с Васькой своим стал трепаться на эту тему. Видишь ли, даже с корреспондентами встречаться стал.
Воробьев достал из записной книжки, лежавшей на тумбочке, сложенный вчетверо клочок газетного листа и протянул Юре.
— Я вот тут как-то вырезал из газеты… Хочешь, почитай.
Юра развернул листок.
«Похожая на гигантское чудовище громада надвигалась на город. Люди убегали… Это и вправду было похоже на охоту чудовища. Неторопливо и бесстрастно — никуда не денутся! — оно догнало их и проглотило тысячи жизней. В тот же миг поднялся жуткой силы ветер, вырывавший с корнем деревья. Я видел, как лошадь, привязанную на краю картофельного поля, вместе с деревом выбросило на противоположный склон ущелья.
В это время Воробьев присел и закрыл голову руками. Я вслед за ним. Над нами, чуть не задевая наши головы, проносились обезумевшие птицы… Тучи птиц. Как при вавилонском столпотворении, перемешавшиеся в кучу — разномастные, разнопородные, — они летели, дергаясь из стороны в сторону, зигзагами, словно обезумев.
Потом я узнал, что это было одно из самых сильных в двадцатом веке землетрясений».
Юра вернул старику газетную вырезку.
— Ну и?
— Ну и доболтался Георгий. Да и квартира, наверное, понадобилась для чего-то Ваське.
«Это верно… Понадобилась, — подумал про себя Юра. — Как перевалочный пункт!»
— Как подыскать летчика, который возьмется за такое дело, я тебе, Юра, подскажу, — заметил дядя Гена.
— Правда?
— Контакты у меня в тех краях остались. Я тамошний народ и обстановку хорошо знаю. Летать там, правда, непросто. Денег тебе будет стоить. Авиатрасса пролегает не над горами, а по ущельям. Это опасно. В ущелье, например, может «зайти» облако.
— А пешком?
— Дорогами в тех краях можно пользоваться только с июля по октябрь. Что же касается того места, где прежде был Гаим… — Воробьев задумался.
— Да?
— Вряд ли там они вообще есть, дороги… Но, думаю, найдутся люди, которые тебя в Прекрасную эту долину доставят. Только и ты уж, Юрок, когда вернешься, старика Воробьева не забудь… — Дядя Гена снова легонько похлопал себя по левой стороне груди.
— Не забуду, дядя Гена, не забуду! — просветленно, вдохновленный открывающимися перспективами, пообещал милиционер.
* * *
«А что, если эта девица, Элла, все-таки у родственников? У Горчицких у этих?» — так думал Юра Ростовский, снова и снова листая тетрадь Эллы Фишкис.
«Профессор Мирослав Горчицкий — главный хранитель отдела минералогии в Национальном музее природоведения. А моя тетя Агнесса после того, как вышла на пенсию, уже лет пять, как просто сидит в залах этого музея и следит за тем, чтобы посетители не трогали экспонаты. Такая у нее работа».
И хозяин «Ядрены-Матрены» намекал: «Вообще-то Элла очень любила у Горчицких гостить».
Конечно, Юра Ростовский не мог позабыть этих слов Славы Чугунова.
«Какой облом-то будет… — думал милиционер. — Выяснится в конце концов, что пенсионер Воробьев — старый маразматик, рассказывающий сказки. А Элла Фишкис в гостях у родственников пьет чай в одной из столиц Балтии или мечтает себе, сидя в музее на бархатном стуле… А ее тетрадка — тоже надувательство, вымысел и неправда!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});