Я стараюсь не думать о том, что могу, например, двинуть кони от сочетания переохлаждения и сильно пониженного давления. И о том, что Кристо не сможет найти меня здесь. Но чёткое понимание этих двух фактов всё равно маячит где-то на краю сознания.
Надо просто как следует сосредоточиться и для начала перекатиться на живот. С живота вставать намного легче, чем со спины, потому что можно делать это в несколько этапов: сначала поднять плечи, потом встать на четвереньки, потом сесть на колени, потом встать на колени, и, наконец, принять полностью вертикальное положение. Да. Хороший план. Просто надо сосредоточиться и перевернуться на одном сильном движении.
Я закрываю глаза и пытаюсь мысленно разогреть, приготовить мышцы.
К сожалению, именно после сна «волки» плохо управляют своим телом. Но ведь мне от него много и не надо — просто перевернуться на живот.
Даже от одной мысли о движении мышцы начинают болеть.
Плохо. Так я начну паниковать, а это совсем лишнее.
Я пытаюсь представить себе пригоршню разноцветных пуговиц.
Плоских и выпуклых, с узором и без, блестящих и тусклых, на ножке и с дырочками. Белых, чёрных, алых, малиновых, синих, сиреневых, золотистых, перламутровых. На огромном листе белого картона я выкладываю круг из чёрных, белых и серых, от самой светлой к самой тёмной и назад. Внутри круга — квадрат. От пунцовых — к жёлтым, от жёлтых — к зелёным, от зелёных — к синим, от синих — к малиновым. Пуговицы в пригоршне не заканчиваются, они не закончатся, пока я не выложу свою мандалу. Я беру перламутровые и коричневые и выкладываю нитку первого узора…
Над моим ухом кто-то с коротким подвыванием лязгает челюстью. Я открываю глаза и вижу собачью морду. Ошейника нет — бродяжка. Она ловит мой взгляд и тут же отскакивает за пределы видимости. Опять коротко взвывает и взрыкивает. Фыркает. Я слышу, как она легко обегает меня, как втягивает носом воздух. Ей не нравится мой запах, но убегать она не спешит — чует мою слабость. Неужели нападёт? Даже эта мысль не даёт мне достаточно напрячься. Тело почти совсем меня не слышит. Собака взрыкивает и фыркает ещё несколько раз, то подбираясь совсем близко, то отскакивая. Скребёт землю когтями задних ног. И вдруг принимается громко и жутко завывать — как по покойнику. Сердце глухо ёкает. Я уговариваю себя: пока она воет, не может укусить — рот занят. Но страшно всё равно. Чёрт, да мне последний раз было так страшно, когда я валялась на полу после неудачной попытки заколоть Батори!
Белый картон. Пуговицы. Полная пригоршня пуговиц. Крошево, месиво, каша из пуговиц. Они шевелятся в моей ладони, как червячки.
Не спрашивай, по ком воют собаки. Дурная примета.
Мысленно отбросив пуговицы, принимаюсь считать от тысячи наоборот.
…восемьсот тридцать два, восемьсот тридцать один, восемьсот тридцать, восемьсот двадцать девять, восемьсот двадцать восемь, восемьсот двадцать семь…
Собака прекращает выть. Я слышу, как она мягко подходит ко мне со стороны головы. Потом вижу её морду. Собака скалится и тихо, угрожающе рычит. Я знаю, перед чем так рычат собаки, и моё дыхание сбивается.
Долгие, томительные, бесконечные секунды перед тем, как она впивается жёлтыми зубами в беспомощную мякоть моего лица, сминая хрящи носа, пропарывая щёку насквозь…
Смачный звук шлепка; собака взвизгивает и удирает, так и не коснувшись меня.
— Лиляна…
Надо мной нависает лицо моего кузена. Сейчас не видно, но я знаю, что глаза у него ярко-синие, как у ангелов на рождественских открытках. Я всхлипываю и улыбаюсь. Кристо берёт меня за руку:
— Ох, ты… Как лёд.
Придерживая меня под спиной и затылком, словно младенца, он помогает мне сесть и тут же садится за мной, прижимаясь к моей спине грудью и животом. Согнутые в коленях ноги греют мои бёдра, и от его тела тоже идёт умопомрачительное, замечательное, спасительное тепло. Ладони он кладёт мне на живот — они так жгут сквозь майку, что даже немного больно; я кладу руки поверх его пальцев, словно протягиваю к огню. Кажется, он специально повышает себе температуру, чтобы скорее меня согреть. Горячее дыхание опаляет мне левое ухо и щёку. Я снова всхлипываю, но только разок.
— Что вообще произошло? — спрашивает он тихо.
— Развезло на солнце. Случайно заснула, — мой голос исчезающе слаб. Он мне самой кажется ветром, потерявшимся в рогозе.
— Надо было поспать в фуре.
— Ага. Задним умом и я это сообразила.
— Повезло тебе, что псина завыла. Я бы ещё сто лет искал. А потом ещё сто лет прятался от гнева твоего Батори.
— Ничего себе, повезло! Я тут чуть не поседела!
— А я точно поседел. На мне просто не видно, но я крест могу целовать: поседел. Я ещё до заката проснулся, а сейчас уже скоро рассвет… Я даже след пытался взять, но его, видно, уже развеяло.
Мы сидим ещё немного. Потом Кристо заявляет, что я уже отогрелась. Я протестую: мне всё ещё холодно.
— Это тебя знобит.
Он поднимается и с некоторой натугой подхватывает меня на руки. Идёт к лесу и углубляется в него, продираясь между кустами; я прячу лицо от царапучих веток у него в плече. Судя по приглушённому шипению, Кристо и сам не прочь проделать подобный трюк, но, к сожалению, не имеет физической возможности.
На поляне он усаживает меня на землю, и я жалобно вскрикиваю: она ужасно холодная, к тому же на траве лежит роса.
— Где ты спрятала вещи? — спрашивает «волчок».
— Там… в дупле, в одной из центральных веток.
— Ясно.
Кузен исчезает в кроне дуба, оставив меня страдать от мокрых штанов и озноба; через некоторое время на землю шлёпаются оба пледа — всё ещё нераспакованные, палатка с насосом и почему-то банка маслин. Следом, немного пошуршав листвой, спрыгивает и Кристо. На одну упаковку с пледом он меня пересаживает, другую распечатывает и укутывает меня. Поит меня колой — она мне кажется отвратительно холодной, но я послушно глотаю. Возится с буреломом, разводит костёр. С банки маслин сдирает крышку и безжалостно высыпает чёрные ягоды прямо в траву; наполняет её водой из баллона и ставит возле костра. Г олова кружится, и я слежу за ним бессознательно, как сонный ребёнок следит за родственниками, перемещающимися по хатке. На какой-то миг у меня слипаются глаза, и почти сразу Кристо трясёт меня за плечо. Я открываю глаза, и у него в руках оказываются банка с водой, обёрнутая косынкой, и ложка. Он набирает из банки воды, пробует её и подносит к моим губам:
— Ну-ка… За маму…
Вода горячая, но не обжигающая. Я с наслаждением глотаю её, чувствуя, как разливается в животе тепло. Кристо подносит и подносит ложку за ложкой. Наконец он отставляет банку, и я снова закрываю глаза. Г олова плывёт, и я даже не хочу сопротивляться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});